"Аполлон Григорьев. Один из многих" - читать интересную книгу автора

почти доверху, небрежно повязанный легкий шелковый платок с большими
отложными воротничками; черные перчатки обтягивали его до невероятности
маленькую руку; в правой была у него палка огромной величины с искусно
вырезанным черепом из слоновой кости вместо ручки. Черная бархатная фуражка
без козырька, густая черная борода, довольно живописно падавшая на
голландскую рубашку, и гладко остриженные волосы придавали ему какой-то
особенный, оригинальный вид. В его физиономии, очень выразительной, не было
ничего особенно неприятного, но бледные, тонкие губы, сжатые в вечную
улыбку, но что-то слишком дерзкое в выражении больших черных глаз возбуждали
чувство невольной антипатии во всем петербургском народонаселении, так
привыкшем к уровню однообразных вицмундирных физиономий, так искренно
неприязненном всему, что смеет носить печать какого-либо нравственного
превосходства. Увы, таковы все мы от первого до последнего; во всяком
немного выдающемся выражении физиономии, во всяком непозволительно резком
очертании профиля мы готовы видеть всегда что-то зловещее, что-то враждебное
нам, чадам посредственности; мы хотим непременно уровня, хотя бы уровня
безобразия.
Человек в черном бархатном сюртуке пошел действительно к месту
отправления дилижансов.
Когда он пришел туда, места были уже почти все заняты, и на остальные
было множество претендентов.
Но он вынул из бокового кармана сюртука билет и, показавши его
кондуктору, беспрепятственно вступил на подножку.
Пробираться к месту было ему, кажется, довольно трудно, потому что
места были заняты дамами или почтенными чиновниками, которых физическая
оболочка любит, как известно, простор.
Наконец он пробрался в самый угол и сел, не обращая ни на кого
особенного внимания. Он два раза зевнул, сжал губы с особенно неприятным
чувством и обратился к окну.
Я сказал, что в дилижансе сидели все чиновники и дамы, вероятно,
супруги или дочки чиновников, как можно было предполагать по выражению лица,
по цвету глаз, по форменным очертаниям профилей.
Все это были добродетельные матери и верные супруги, настоящие или
будущие.
Но подле моего незнакомца сидели мужчина и женщина, по-видимому, не
принадлежавшие к чиновному люду.
Мужчине было лет 28; его лицо, чрезвычайно свежее и нежное, было
благородно и открыто, в голубых глазах светилось много добродушия и ума;
вообще он был бы чудно хорош, если б был женщиной, ибо тогда не так ярко
выступала бы дюжинность, повседневность его природы. Одет он был очень
порядочно и просто, хотя уже слишком изысканно просто, слишком, так сказать,
по-московски просто, именно по-московски - другого слова я не придумаю для
этой заезжей простоты, которой порядочное, почти аристократическое чувство
запрещает брать пример элегантности с посетителей кондитерских Невского
проспекта, но которая попадает часто в другую крайность. Он был с головы до
ног в черном, и воротнички de rigueur {пунктуально (франц.).} ни более, ни
менее как на 1/10 пальца выдались из-за черного атласного галстука.
Женщина... ибо я не хочу назвать ее казенным словом "дама", этим
несносным именем, добиваясь которого чиновницы часто уничтожают в себе всю
свою природную женственность, - женщина, говорю я, была закрыта черной