"Аполлон Григорьев. Один из многих" - читать интересную книгу автора

- Так поздно?.. Что же скажет ваша маменька? - спросил Званинцев с
явным сарказмом.
Но Севский был уже в десяти шагах от него.
Званинцев грустно улыбнулся вслед ему и повернул на Мещанскую.

-----

Говорят, в Петербурге очень весело зимою - может быть! Я не решаю этого
вопроса, потому что вообще плохой судья в веселье; но что, я знаю cлишком
хорошо, так это то, что летом в Петербурге необычайно скучно, особенно тому,
кого не благословил рок службою в какой-нибудь канцелярии... Театров нет;
ездить на дачи не стоит хлопот, потому что там точно так же играют в
преферанс; в кондитерских народу мало, и только в одной из них каждый вечер
толкуют об Англии и Франции, {6} о Невском проспекте и т. п.
Там есть всегда бессменные члены, и, когда вы ни придете, вы всегда
найдете там седого человека с очень умной и насмешливой физиономией, - и
моего приятеля *** с мефистофелевскою улыбкою на тонких губах, с
болезненно-искаженными чертами, с сгорбленною и усталой походкой, с цинизмом
в каждой мысли, в каждом слове, в каждом движении, с вечно злыми и страшными
остротами, с вечными аневризмами сердца и боязнью за драгоценную для
человечества жизнь, - и другого моего приятеля ***, которого благородная
физиономия больше и больше покрывается густым слоем флегматизма, и
низенького толстого человека с лицом птицы - великого мастера круглого
биллиарда, спокойно поощряющего сподвижников искусства.
Но утром и в этой кондитерской очень мало народу. Один мой приятель
циник сидит иногда в угловых креслах и читает новую "Presse" да но временам
бросает ее с досадою, говоря будто бы про себя: "Скверно на свете жить!".
Раз - это было в светлое, довольно раннее летнее утро - в кондитерскую
вошел или, точнее, вбежал уже знакомый моим читателям Севский. Он быстро
подошел к прилавку и спросил какой-то конфеты-карикатуры, которой налицо не
оказалось и за которой надобно было послать в другую кондитерскую.
- Warten sie nur einen Augenblick! {- Подождите минуточку! (нем.).} -
сказал ему прислужник.
- Jawohl! {- Конечно! (нем.).} - отвечал Севский и, положив соломенную
фуражку, стал ходить по первой комнате; потом, сбросивши свое легкое пальто,
отворил дверь в другую и вошел в нее.
Спиною к нему сидел человек в черном бархатном сюртуке, по очертанию
гладко остриженной головы которого ему нетрудно было узнать Званинцева.
- Вечно? - сказал Севский почти вслух и хотел уже затворить дверь; но
Званинцев, услыхавши шум за собою, оборотился к нему с живостию и засмеялся.
- Да, вечно, вечно, мой молодой друг, - сказал он, протягивая ему через
стул руку. - Вечно, везде, где бы вы ни были, вы меня встретите; таков рок.
Озадаченный этой насмешливостию, но смущенный сильно тем, что он дал
вырваться из себя слову, которое, по всем расчетам, должно было остаться на
дне души, молодой человек машинально пожал протянутую ему маленькую и белую
руку и тотчас же почувствовал всегда неприятную ему манеру Званинцева
пожимать указательным пальцем чужой пульс. {7}
- Да, таков рок, - повторил Званинцев, не выпуская его руки и продолжая
щекотать его пульс указательным пальцем, впрочем, вовсе уже не насмешливо, а
скорее важно и холодно. - Послушайте, - сказал он, вперивши в молодого