"Аполлон Григорьев. Мои литературные и нравственные скитальчества" - читать интересную книгу автора

веяниями тогдашнее время в трагической участи Полежаева. Несмотря на
бессознательность и безразличность восторгов, на какое-то беззаветное
упоение поэзиею, на какую-то дюжинную веру в литературу, в воздухе осталось
что-то мрачное и тревожное. Души настроены этим мрачным, тревожным и
зловещим, и стихи Полежаева, игра Мочалова, варламовские звуки дают отзыв
этому настройству... А тут является колоссальный роман Гюго {8} и кружит
молодые головы; а тут Надеждин в своем "Телескопе" то и дело поддает
романтического жара переводами молодых лихорадочных повестей Дюма, Сю,
Жанена.
Яснеет... Раздается могущественный голос, вместе и узаконивающий и
пришпоривающий стремления и неясные гадания эпохи, - голос великого борца,
Виссариона Белинского. В "Литературных мечтаниях", как во всяком гениальном
произведении, схватывается в одно целое все прошедшее и вместе закидываются
сети в будущее.
Веет другой эпохой.
Детство мое личное давно уже кончилось. Отрочества у меня не было, да
не было, собственно, и юности. Юность, настоящая юность, началась для меня
очень поздно, а это было что-то среднее между отрочеством и юностью. Голова
работает как паровая машина, скачет во всю прыть к оврагам и безднам, а
сердце живет только мечтательною, книжною, напускною жизнью. Точно не я это
живу, а разные образы литературы во мне живут. На входном пороге этой эпохи
написано: "Московский университет после преобразования 1836 года" {9} -
университет Редкина, Крылова, Морошкина, Крюкова, университет таинственного
гегелизма, {10} с тяжелыми его формами и стремительной, рвущейся неодолимо
вперед силой, - университет Грановского.

A change came over the spirit of my Dream... {*} {11}
{* Внезапно изменилось сновиденье (англ.; пер. М. Зенкевича.).}

Волею судеб или, лучше сказать, неодолимою жаждою жизни я перенесен в
другой мир. Это мир гоголевского Петербурга, Петербурга в эпоху его миражной
оригинальности, в эпоху, когда существовала даже особенная петербуржская
литература... {12} В этом новом мире для меня промелькнула полоса жизни
совершенно фантастической; над нравственной природой моей пронеслось
странное, мистическое веяние, {13} - но с другой стороны я узнал, с его
запахом довольно тухлым и цветом довольно грязным, мир панаевской "Тли",
{14} мир "Песцов", "Межаков" {15} и других темных личностей, мир
"Александрии" {16} в полном цвете ее развития с водевилями г. Григорьева и
еще скитавшегося Некрасова-Перепельского, {17} с особенным креслом для
одного богатого купчика и вместе с высокой артисткой, {18} заставлявшей
порою забывать этот странно-пошлый мир.
И затем - опять Москва. Мечтательная жизнь кончена. Начинается
настоящая молодость, с жаждою настоящей жизни, с тяжкими уроками и опытами.
Новые встречи, новые люди, люди, в которых нет ничего или очень мало
книжного, люди, которые "продерживают" {19} в самих себе и в других все
напускное, все подогретое, и носят в душе беспритязательно, наивно до
бессознательности веру в народ и народность. Все "народное", даже местное,
что окружало мое воспитание, все, что я на время успел почти заглушить в
себе, отдавшись могущественным веяниям науки и литературы, - поднимается в
душе с нежданною силою и растет, растет до фанатической исключительной меры,