"Дмитрий Васильевич Григорович. Рыбаки (Роман из простонародного быта) " - читать интересную книгу автора

благодаря постоянной деятельности и простой, неприхотливой жизни сохраняют
крепость и силу. Отсутствие энергии было еще заметнее на суетливом,
худощавом лице старика: оно вечно как будто искало чего-то, вечно к чему-то
приглядывалось; все линии шли как-то книзу, и решительно не было никакой
возможности отыскать хотя одну резкую, положительно выразительную черту.
Худенький нос совершенно неопределенного очертания печально свешивался над
провалившимся полуоткрытым ртом, который, по привычке вероятно, сохранял
такое выражение, как будто старик униженно что-нибудь выпрашивал; серенькие
глазки постоянно щурились, как будто собирались плакать.
Явное намерение усилить по возможности свой и без того уже жалкий,
плаксивый вид придавало всей наружности старика что-то полазчивое и
униженное.
Дядя Аким (так звали его) принадлежал к числу тех людей, которые весь
свой век плачут и жалуются, хотя сами не могут дать себе ясного отчета, на
кого сетуют и о чем плачут. Если было существо, на которое следовало бы по
настоящему жаловаться дяде Акиму, так это, уж конечно, на самого себя.
История его заключается вся в нескольких строках: у Акима была когда-то своя
собственная изба, лошади, коровы - словом, полное и хорошее хозяйство,
доставшееся ему после отца, зажиточного мужика, торговавшего скотом. Но не
впрок пошло такое добро. Не привыкши сызмала ни к какой работе, избалованный
матерью, вздорной, взбалмошной бабой, он так хорошо повел дела свои, что в
два года стал беднейшим мужиком своей деревни. Крестьянину разориться
нетрудно: прогуляй недели две во время пахоты да неделю в страдную, рабочую
пору - и делу конец! Детей не было у Акима: после смерти матери он остался
один с женою. Жена его, существо страдальческое, безгласное, бывши при жизни
родителей единственной батрачкой и ответчицей за мужа, не смела ему
перечить; к тому же, как сама она говорила, и жизнь ей прискучила. Молча
жила она, молча сошла и в могилу. Дела Акима пошли тогда еще плоше. Остался
он наконец без крова и пристанища, или, как выразительно сказал его сосед,
остался он крыт светом да обнесен ветром. Аким заплакал, застонал и заохал.
До того времени он в ус не дул; обжигался день-деньской на печке, как словно
и не чаял своего горя. Но убивайся не убивайся, а жить как-нибудь надо.
Пошел Аким наниматься к соседям в работники. Но уживался он недолго на одном
и том же месте. Этому не столько содействовала лень, сколько безалаберщина и
какая-то странная мелочность его нрава. Требовалось ли починить телегу - он
с готовностью принимался за работу, и стук его топора немолчно раздавался по
двору битых два часа; в результате оказывалось, однако ж, что Аким искромсал
на целые три подводы дерева, а дела все-таки никакого не сделал - запряг
прямо, как говорится, да поехал криво! Хозяин поручает ему плетень заплести:
ладно! Аким отправляется в болото, нарубает целый воз хворосту, возвращается
домой, с песнями садится за работу, но вместо плетня выплетает настилку для
подводы или верши для лова рыбы. В самонужную рабочую пору он забавляется
изделием скворечниц или дудочек для ребятишек. Требуется ли исправить
хомуты - он идет покрывать крышу; требуется ли покрывать крышу - он
прочищает колодец. Но зато в разговоре, разговоре дельном, толковом, никто
не мог сравниться с Акимом; послушать его: стоя едет, семерых везет! Шаль
только, что слова его никогда не соответствовали делу: наговорил много, да
толку мало - ни дать ни взять, как пузырь дождевой: вскочил - загремел, а
лопнул - и стало ничего!
Раз нанялся он работником у одного смедовского мельника. Мельнику