"Александр Степанович Грин. Далекий путь" - читать интересную книгу автора

четырехугольниками старинных торговых рядов с замками весом до двадцати
фунтов. На дворах выли цепные псы. Малолюдные мостовые кое-где проросли
травкой. Деревянные дома, выкрашенные в серую и желтую краску, напоминали
бараки умалишенных. Осенью мы тонули в грязи, зимой - в сугробах, летом - в
пыли. Вокруг города тянулись выгоны - сухое болото.
Я прослужил в этом городе пять лет и на шестом запил. Иногда, сидя в
так называемом на губернском языке "присутствии", т.е. находясь на службе, я
замечал, что монотонный шелест бумаги и скрип перьев, постепенно согласуя
звуки и паузы, сливаются в заунывную мелодию, напоминающую татарскую песню
или те неуловимые, но гармонические мотивы, которыми так богат рельсовый
путь под колесами идущего поезда. Тогда, разрушая унылое очарование, я шел к
архивариусу и в полутемном подвале пил с ним водку, стоявшую постоянно за
шкапом. Жена прихварывала. Возвращаясь со службы, я часто заставал ее с
уксусным компрессом на лбу, читающей лежа старинные бытовые романы, в
которых, как выражалась она, нравятся ей "правда, подлинность, настоящая
жизнь". Мои дети, мальчик и девочка, робкие и сварливые существа, хныкали и
жаловались друг на друга так часто, что я почти не замечал их присутствия.
По вечерам, если это было летом или весной, я сидел на бульваре, смотрел на
молодых чиновников, бросающих с обрыва в реку камешки, и думал.
Когда я спросил себя в первый раз - "что я такое - животное или
человек?" - меня охватил ужас. Вопрос требовал ответа прямого и
беспощадного, со всеми вытекающими отсюда заключениями. Мысль буйствовала,
как бык на бойне, и я отдался ее возмущенной власти. Я провел две недели в
сказочном состоянии цыпленка, вылезающего из скорлупы. Я думал на ходу, во
сне, за обедом, на службе, в гостях. Результатом этого огромного напряжения
души явился в один прекрасный день вывод. "Я должен стать другим человеком и
жить другой жизнью".
Чтобы определить вполне и точно, что именно для меня прекрасно и ценно,
что безобразно и совершенно не нужно, - я взял противоположности, вернее,
контрасты, приняв как истину, что все, составляющее мою жизнь теперь, плохо.
Разумеется, я сделал частное определение каждой стороны действительности,
так как в целом сила желаний, когда я старался представить новую жизнь,
являла воображению моему лишь светлый круг горизонта, полного призраков.
Закон контраста равно помог как моей мысли, так и воле, и исполнению мною
задуманного.
Итак, я находился во власти непреодолимого желания, лишенного яркой
цели. Мне следовало узнать, чего я хочу. Я взял окружающее и, как уже сказал
выше, противопоставил каждой стороне его мыслимый, возможный в
действительности же, контраст.
Согласно этому порядку исследования душевного своего состояния, я
выяснил следующее. Моя жизнь протекала в сфере однообразия - ее следовало
сделать разнообразной и пестрой. Я жил принудительными занятиями. Полное
отсутствие принуждения или, в крайнем случае, работа случайная, разная -
были мне более по душе. Вместо унылого сожительства с нелюбимой семьей я
хотел милого одиночества или такого напряжения страстной любви, когда
немыслимо бодрствовать без любимого человека. Общество, доступное мне,
состояло из людей-моллюсков, косных, косноязычных, серых и трусливых мужчин;
их всех радостно променял бы я на одного, с неожиданными поступками и речами
и психологией, столь отличной от знакомых моих, даже соотечественников, как
юг разен северу.