"Александр Степанович Грин. Далекий путь" - читать интересную книгу автора

Разнообразие земных форм вместо глухой русской равнины казалось мне
издавна законным достоянием всякого, желающего видеть так, а не иначе. Я не
люблю свинцовых болот, хвойных лесов, снега, рек в плоских, как иззубренные
линейки, берегах; не люблю серого простора, скрывающего под беспредельностью
своей скудость и скуку. Против известного, обычного для меня с момента
рождения, следовало поставить неизвестность и неизведанное во всем, даже в
природе, устранив все лишения чувств.
Размыслив над всем этим, я увидел, что решил первую треть задачи,
ответив на вопрос "что?", следующий - "как?" - должен был находиться в
строгом соответствии с необычностью мной задуманного; отсутствие смягчающих
переходов и всего, что может ослабить впечатление конечного результата,
являлось необходимостью. Сеть, опутавшую меня, я должен был не распутать, а
разорвать. Если к арестованному будет ходить каждый день начальник тюрьмы,
твердя: "Скоро вас мы отпустим", - несчастный лишится доброй половины
грядущего удовольствия - выбежать из клетки на улицу. Таким образом, я хотел
стремительного и резкого, по контрасту, освобождения.
Теперь - это, может быть, самое главное - вы узнаете, почему я живу
здесь. Мальчик, мой сын, принес книжку из школьной библиотеки - то были
охотничьи рассказы, написанные языком невыразительным, но простым, в расчете
на самостоятельную работу воображения юных читателей. Жена моя сидела в
другой комнате, занимаясь выводкой пятен на шерстяной кофте. Я был один.
Скучая и утомясь овладевшими мною мыслями, я присел к столу, где лежала
забытая уснувшим мальчиком книга, и стал ее перелистывать, рассматривая
старые раскрашенные картинки, оттиснутые грубо, так, что смешивались
узенькими полосами границы красок, и вскоре задумался над одной из этих
картинок так, как задумываются после высказанной кем-либо случайно фразы,
имеющей однако для вас известный смысл наведения.
Знакомо ли вам очарование старинных рисунков? Секрет их особого
впечатления заключается в спокойной простоте линий, выведенных рукой
твердой, лишенной сомнений; рисующий был уверен, что изображаемое подлинно
таково; с наивностью, действующей заразительно, руководясь лишь главными
зрительными впечатлениями, как рисуют до сих пор японцы, художник изображал
листву деревьев всегда зеленой, стволы - коричневыми, голую землю - желтой,
камни - серой, а небо - голубой краской; такое проявление творчества, данное
человеком, по-видимому, бесхитростным и спокойным, действует убедительно.
Несокрушимая ясность линий почти трогательна; прежде всего вы видите, что
рисунок сделан с любовью.
То, что рассматривал я, было иллюстрацией к одному рассказу, с
подписью: "Горные пастухи в Андах". В темно-коричневом с одной стороны и
светло-желтом - с другой, горном проходе, в голубом воздухе, под синим
небом, по крутой горной тропинке, поросшей ярко-зеленой травой, спускалось к
тоже очень зеленому лугу стадо лам, а за ними, верхом на мулах, в красных
плащах, лиловых жилетах и желтых шляпах ехали всадники с ружьями за спиной.
На заднем плане, нарисованная голубым и белым, виднелась снеговая гора. На
сером уступе скалы сидел красно-синий кондор.
Я остановился на этом рисунке долее, чем на остальных. Именно смутное
очарование представлений о загадочном, грандиозном и недостижимом владело
мной; рисунок этот как бы перебрасывал мост к огромному миру неизведанного,
давая в скупом и грубом намеке простор мысли. Кроме того, в раскрашенном
кусочке бумаги было нечто, говорящее мне безмолвной речью ассоциаций. Так