"Александр Степанович Грин. Далекий путь" - читать интересную книгу автора

же, как человек, остановивший, например, внимание свое на слове "кукушка",
неизбежно представит в той или иной последовательности крик этой птицы
"ку-ку!", лесную тишину, обычай загадывания, подумает о суеверном чувстве и
суевериях, - я мысленно перенесся к загадочной для меня стране, размышляя о
роскошной растительности, покрывающей склоны гор, о малой населенности тех
мест, о неожиданностях природы, вечном горном молчании, опасностях и
лишениях, неизвестном языке жителей, обычаях их и характере, и скоро увидел,
что здесь для меня нет ничего известного, что я в размышлениях и ассоциациях
своих отрезан от этой страны полной невозможностью представить себе что-либо
наглядно. Я был здесь в области общих слов и понятий: гора, лес, человек,
река, зверь, дерево, дом и т.п. Таким образом, я нашел неизвестное по всем
направлениям и в той мере, в какой это возможно, вообще на земле, в условиях
трех измерений. Мне предстояло наполнить отвлеченные мои представления
содержанием живым, ясным и ощутительным.
Я встал и начал ходить по комнате, продолжая мысленно смотреть на
рисунок. Он вскоре исчез; я видел полное вечерней прохлады ущелье, игру
света на выщербленном камне откосов, глубокую пасть долины, сверкающий обрез
ледника, похожий на серп луны, тени огромных птиц, скользящие под ногами, и
всадников. Они проезжали узкой тропой. Лиц я не видел, но чувствовал их
суровыми и спокойными. Мулы шли тихо, позванивая бубенчиками; этот
отчетливый в тишине звон был ясен и чист. Из-под копыт, шурша, скользили
камешки и падали, подскакивая, в долину. "Скоро наступит ночь, - подумал я,
- но долго еще в тишине и прохладе будут звенеть бубенчики, фыркать мулы и
шуршать камни". Невыразимая тоска овладела мной, как будто чудесной силой
был вырван я и брошен из этих мест, полных красоты, величия и свободы, в
рабство и нищету.
Отныне я находился в плену своего желания быть там, куда потянуло меня
всей душой и где я нашел вторую, настоящую родину. У человека их две, но не
у всякого; те же, у кого две, знают, что вторую нужно завоевать, тогда как
первая сама требует защиты и подчинения.


III

РАЗРЫВ

Два дня спустя я сидел у ворот на лавочке. Был теплый июльский вечер.
Против нашего дома возвышалось здание арестантских рот, из его решетчатых
окон пахло кислой капустой, кашей и постным маслом. В соседнем переулке
мальчишки играли в бабки. С поля показалось стадо коров; мыча, махая
хвостами, в клубах сухой пыли лениво двигались искусанные оводами животные,
распространяя терпкий запах навоза и молока. Коровы сами заходили в дворы,
стадо их постепенно таяло, а пастух на ходу без всякой надобности трубил в
рожок, проворно шлепая босыми ногами.
Солнце село, но было еще светло. Наступил час, когда жители Косой улицы
выходили к воротам и, сидя на лавочках, грызли в идиллическом настроении
семечки, или репу, или же "жали масло", т.е. сидящие по краям старались
стиснуть одного из средних так, чтобы у него затрещали кости и он, не снеся
маслобойства, выскочил. Хорошее настроение, созданное кротким вечером и
теплом, достигало зенита, почти умиления, в тот момент, когда после поверки