"Александр Степанович Грин. Далекий путь" - читать интересную книгу автора

арестанты в исправительном заведении становились на молитву. Они пели
"Достойно", "Отче наш" и другое сильными, хорошо спевшимися голосами двухсот
крепких мужчин. Торжественные звуки молитвенного пения создавали в тишине
вечера настроение благости и покоя.
Когда арестанты пропели все и внутри мрачного здания раздались зычные
выкрики надзирателей, я, вернувшись к постоянным своим мыслям, почувствовал
недовольство собой. Мне показалось, что я всегда буду жить так, как теперь,
и ни на что не осмелюсь, но тут же представил, как, не медля ни одного
мгновения, встаю и ухожу навсегда. Я так ясно вообразил это, что
взволновался. Мною овладел нервный трепет, предвестник решений. Прошло еще
несколько минут подземной работы мысли - и тут как бы повязка упала с моих
глаз: я увидел, что я свободен, ничем не связан и волен распоряжаться собой.
Я встал и более не колебался. Жена с детьми ушла к знакомым
"подомовничать" - обычай нашего города. Это значит, что хозяева где-нибудь в
гостях и просят знакомых побыть в их квартире, присматривая за детьми и
прислугой. В сумеречных комнатах было тихо и грустно. Я открыл комод, взял
сто рублей, испорченные золотые часы, паспорт и вышел на улицу.
Разумеется, все это были еще приготовления. Ничто не мешало мне
вернуться и положить деньги на место. Еще не был отрезан путь отступления.
Даже от пароходной пристани я мог повернуть назад. Сознание этого доставило
мне несколько унылых минут. Я боялся внезапной слабости, малодушных и
казуистических размышлений, но, к счастью, увидел, что нахожусь в
лихорадочном состоянии беглеца, в азарте. Первые шаги мои были медленны и
тревожны, со стороны я мог показаться человеком, гуляющим от безделья.
Да, первая сотня шагов по направлению к пристани оказалась самым
трудным и больным делом. Я знал уже, что не возвращусь. Чувство оторванности
я изведал тотчас, как вышел на улицу, но было в нем нечто окрыляющее и
безразличное. На углу я остановился и обернулся. За черемухой серела крыша
оставленного мной дома. И я пошел далее, ускоряя шаги, к вечернему пароходу.
За три следующих месяца я испытал, видел и пережил столько, что иному
хватило бы на всю жизнь. Через границу я перебрался удачно, хотя и слышал
как свистят пули линейных винтовок. Я тщательно берег деньги, но их было так
мало, что скоро не стало совсем. Я помню долгие дни лишений, голода ночлеги
в трущобах и под открытым небом, томительные пешие переходы в знойные дни,
полицейские участки, милостыню, окурки, подобранные на тротуарах, краденые
плоды, случайную работу на виноградниках. Все это мне мило и радостно.
Наконец я увидел светлые земли юга, в цветах и торжественной тишине синего
неба, и славную даль морей; услышал, как стучит винт корабля, как звенит
летний прибой, гудит мистраль и гулко воет сирена, струя белый пар
содрогающихся от безделья котлов.
Я поступил матросом, но рассчитался, как только пароход бросил якорь в
устье величайшей реки мира. Искатели каучука на специальном промышленном
пароходе увезли меня далеко от океана. Я работал с неграми, подсекая в
ядовитых болотах стволы, чтобы извлечь несколько капель драгоценного сока,
быстро твердеющего на воздухе. В этих сырых лесах царят вечные сумерки,
опасности и болезни: растут без солнца бледные молочайники, яркие цветы
паразитов, гигантские папоротники и все, что незнакомо нашему взгляду:
растительность странных, капризных форм чудовищной силой размножения глушит
отравленную перегноем землю.
Я заболел лихорадкой, валяясь среди негров в изнеможении и бреду.