"Александр Степанович Грин. Тихие будни" - читать интересную книгу автора

покорно сносить оскорбления, мог, не удержавшись, вспылить, наконец, сам,
что обыкновенно вело еще к худшему. Он знал по рассказам историю некоторых
солдат, затравленных до каторги, это происходило в такой последовательности:
светлый и темный карцер, карцер по суду, дисциплинарный батальон, кандалы.
Но трудно было ожидать перемены ветра. Воспоминания говорили Соткину, что
начальство, перебивающее окриком: "Эй ты, профессор кислых щей, составитель
ваксы, - на молитву!" - какой-нибудь пустяшный рассказ солдатам об Эйфелевой
башне, - пользуется своей властью не только в деловых целях, но и потому,
что это власть, вещь приятная сама по себе, которую еще приятнее употребить
бесцельно по отношению к человеку душевно сильному. В этом был большой
простор для всего.
"Могу здесь погубить свою жизнь, на это пошло", - думал Соткин.
Наконец, приняв твердое решение более не служить, он уснул.
Через день Соткина утром на перекличке не оказалось. Фельдфебель
написал рапорт, ротный написал полковому, полковой в округ; еще немного
чернил было истрачено на исправление продовольственных ведомостей, а в
городских и уездных полициях отметили, почесывая спину, в списках иных
беглых и бродящих людей, мещанина Степана Соткина.


III

- Очень люблю я ершей, - сказал Павел Павлович, подвигая жене тарелку,
- только вот мало в ухе перцу.
Обедали четверо - дядя, тетка, Евгения Алексеевна, и старый знакомый
Инны Сергеевны, которого она знала еще гимназистом, - Аполлон Чепраков,
земский начальник. Это был человек с выпуклым ртом и такими же быстро
бегающими глазами; брил усы, носил темную бородку шнурком, похожую на ремень
каски, имел курчавые волосы и одевался, живя в деревне, в спортсменские
цветные сорочки, обтянутые по животу широким, с цепочками и карманами,
поясом. Особенным, удивительным свойством Чепракова была способность
говорить смаху о чем угодно, уцепившись за одно слово. Он гостил в имении
четыре дня, ухаживал за Евгенией Алексеевной и собирал коллекцию бабочек.
- Да, в самом деле, - заговорил Чепраков, - ерш с биологической точки
зрения, ерш, так сказать, свободный - одно, разновидность, а сваренный, как,
например, теперь, - он ковырнул ложкой рыбку, - предмет, требующий луку и
перцу. Щедрин, так тот сказку написал об ерше, и что же, довольно остроумно.
- Пис-карь, - страдальчески протянул Павел Павлович, - пис-карь, а не
ерш.
- А, - удивился Чепраков, - а я было... Я ловил пискарей... когда
это... прошлым летом... Евгения Алексеевна, - неожиданно обратился он, - вы
напоминаете мне плавающую в воде рыбку.
- Аполлон, - вздохнула Инна Сергеевна, жеманно сося корочку, -
посмотрите, вы сконфузили Женю, ах, вы!
- Галантен, как принц, - добродушно буркнул Павел Павлович.
Девушка рассмеялась. Большой, легкомысленный Чепраков больше смешил ее,
чем сердил, неожиданными словесными выстрелами. Он познакомился с ней тоже
странно: пожав руку, неожиданно заявил: "Бывают встречи и встречи. Это для
меня очень приятно, я поражен", - и, мотнув головой, расшаркался. Говорил он
громко, как будто читал по книге не то что глухому, а глуховатому.