"Александр Степанович Грин. Тихие будни" - читать интересную книгу автора

из публики. Разгоряченный, охрипший уже фельдфебель, без шапки, в розовой
ситцевой рубашке, простирая над толпой руки, яростно угрожал тенорам,
выпирал басов и тушевал так называемые "бабьи голоса", обладатели которых во
всех случаях были рослыми мужиками. Стемнело, в городе блеснули огоньки.
- Соткин, пой, - сказал фельдфебель, когда песню окончили. - Ты не
умеешь, а?
- Так точно, не умею. - Соткин улыбнулся, думая, что фельдфебель шутит.
- Ты никогда не пел?
- Никогда.
- Постой. - Фельдфебель вышел из круга и, подойдя к солдату вплотную,
внимательно осмотрел его с ног до головы. - Учись. "До-ре-ми-фа"... Ну,
повтори.
- Я не умею, - сказал Соткин и вдруг, заметив, что маленькие глаза
фельдфебеля зорко остановились на нем, насторожился.
- Ну, пой, - вяло повторил тот, полузакрывая глаза.
Соткин молчал.
- Ты не хочешь, - сказал фельдфебель, - я знаю, ты супротивный. Исполнь
приказание.
Соткин побледнел; в тот же момент побледнел и фельдфебель, и оба,
смотря друг другу в глаза, глубоко вздохнули. "Так не пройдет же этот номер
тебе", - подумал солдат.
- Сполни, что сказано.
- Никак нет, не умею, господин фельдфебель, - раздельно произнес Соткин
и, подумав, прибавил: - Простите великодушно.
Радостная, веселая улыбка озарила морщины бравого служаки.
- Ах, Соткин, Соткин, - вздыхая, сказал он, сокрушенно покачал головой
и, сложив руки на заметном брюшке, весело оглянулся. Солдаты, перестав петь,
смотрели на них. - Иди со мной, - сухо сказал он, более не улыбаясь, сощурил
глаза и зашагал по направлению к городу.
Взволнованный, но не понимая, в чем дело, Соткин шел рядом с ним. За
его спиной грянула хоровая. Невдалеке от лагеря тянулся старый окоп, густо
поросший шиповником и крапивой; в кустах этих фельдфебель остановился.
- Учили нас, бывало, вот так, - сказал он, деловито и не торопясь
ударяя из всей силы Соткина по лицу; он сделал это не кулаком, а ладонью,
чтобы не оставить следов. Голова Соткина мотнулась из стороны в сторону.
Оглушенный, он инстинктивно закрылся рукой. Фельдфебель, круто повернув
солдата за плечи, ткнул его кулаком в шею, засмеялся и спокойно ушел.
Соткин неподвижно стоял, почти не веря, что это случилось. Обе щеки его
горели от боли, в ушах звенело, и больно было пошевелить головой. Он поднял
упавшую фуражку, надел и посмотрел в сторону лагеря. Солдаты пели "Ой, за
гаем, гаем...", в освещенных дверях маркитантской лавочки виднелись
попивающие чаек унтеры. Смутно белели палатки.
- А меня бить нельзя, - вслух сказал Соткин, обращаясь к этой мирной
картине военной жизни. - Меня за уши давно не драли, - продолжал он, - я не
позволю, как вы себе хотите.
Он посидел минут пять на земле, глотая слезы и вспоминая противное
прикосновение кулака, затем пробрался в палатку, накрылся, не раздеваясь,
шинелью и стал думать.
Впереди было два года службы. За это время могло представиться еще
много случаев для вспыльчивости начальства, а Соткин, человек не из любящих