"Александр Степанович Грин. Кирпич и музыка" - читать интересную книгу автора

в тишину и весело разбежались мягкие, серебряные колокольчики. Лес
насторожился. Колокольчики стихли и снова перебежали в чаще мягким,
переливчатым звоном. Они долго плакали, улыбаясь, а за ними вырос низкий,
певучий звон и похоронил их. Снова наступило молчание, и снова заговорили
звуки. Торжественно-спокойные, кроткие, они ширились, уходя в вышину и,
снова возвращаясь на землю, звенели и прыгали. Опять засмеялись и заплакали
милые, переливчатые колокольчики, а их обнял густой звон и так, обнявшись,
они дрожали и плыли. Казалось, что разговаривают двое, мужчина и девушка, и
что одна смеется и жалуется, а другой тихо и торжественно утешает.
Евстигней остановился, прислушался, подняв голову, и быстро пошел в
направлении звуков, громче и ближе летевших к нему навстречу. Ради
сокращения времени, он свернул с тропы и теперь грудью, напролом, шагал в
гору, ломая кусты и вытянув вперед руки. Запыхавшись, мокрый от росы, он
выбрался, наконец, на опушку, перевел дух и прислушался.
Это была широкая, темная поляна, и на ней, смутно белея во мраке,
стоял новый, большой дом "управителя", как зовут обыкновенно управляющих на
Урале. "Управителя" все считали почему-то "французом", хоть он был чисто
русский, и имя носил самое русское: Иван Иваныч. Окна в доме горели,
открытые настежь, и из них выбегал широкий, желтый свет, озаряя густую,
темную траву и низенький, сквозной палисад. В окнах виднелась светлая,
просторная внутренность помещения, мебель и фигуры людей, ходивших там.
Кто-то играл на рояле, но звуки казались теперь не пугливыми и грустными,
как в лесу, где они бродили затерянные, тихие, а смелыми и спокойными, как
громкая, хоровая песня.
Евстигней подошел к дому и стал смотреть, облокотившись на колья
палисада. Сбоку, недалеко от себя, у стены, разделявшей два окна, он видел
белые, прыгающие руки тоненькой женщины в красивом, голубом платье, с
высокой прической черных волос и бледным, детским лицом. Она остановилась,
перевела руки в другую сторону и снова, как в лесу, засмеялись и
разбежались колокольчики, прыгая из окон, а их догнал густой, певучий звон
и, обнявшись, поплыл в темноту, к лесу.
- Ишь ты! - сказал Евстигней и, переступив босыми ногами, снова стал
смотреть на проворные, тонкие руки женщины. Она все играла, и казалось, что
от этих бегающих рук растет и ширится небо, вздыхая, колышется воздух и
ближе придвинулся лес. Евстигней навалился грудью на частокол, но дерево
треснуло и заскрипело, отчего звуки сразу угасли, как пламя потушенной
свечи, а к окну приблизилась невысокая, тонкая фигура, ставшая загадочной и
черной от темноты, висящей снаружи. Лица ее не было видно, но казалось, что
оно смотрит тревожно и вопросительно. С минуту продолжалось молчание, и
затем тихий, неуверенный голос спросил:
- Кто там? Тут есть кто-нибудь?
Евстигней снял шапку, мучительно покраснел и выступил в пятно света,
падавшее из окна. Женщина повернула голову, и теперь было видно ее лицо,
тонкое, капризное, с широко открытыми глазами.
Евстигней откашлялся и сказал:
- Так что - проходя мимо... Мы здешние, с заводу...
- Что вам? - спросила женщина громче и тревожнее. - Кто такой?.. Что
нужно?
- Я с заводу, - повторил Евстигней, осклабляясь. - Проходя мимо...
- Ну, что же? - переспросила она, уже несколько тише и спокойнее. -