"Александр Степанович Грин. Кирпич и музыка" - читать интересную книгу автора

сесть на пол и не двигаться, не то разговаривать, не то выпить еще так,
чтобы все зашаталось и завертелось вокруг, одевая последние крохи сознания
тяжелым, черным угаром. Низенький мужик в новом картузе стоял перед ним и,
беспрестанно потягивая козырек, что-то говорил, сгибаясь от смеха.
- Как он-на-яво!..-прыгали в ушах громкие, икающие слова, обращенные,
по-видимому, к нему, Евстигнею. - Ты грит, сына свово куда девал? Снохач
ты! А он-то, милая душа, без портов. Трусится... Ты сякая, ты такая...
Не-ет! Стой! По какому праву? Где в законе указание есть?
- Го-го! - гоготал Евстигней. - Без портов? На что лучше.
- Как он-на... яво, то-ись! Пшел, хрен! Ха-ха-ха!. Вот ведь что
антиресно!
Низенький мужик в картузе куда-то исчез, а в стороне послышались
слова: "Как он-наяво... Вот ведь!"
Черный квадратный столик, за который уселся Евстигней, был пуст. Он
потребовал водки, соленых грибов, налил в пузатый граненый стаканчик и
выпил. Вино обожгло грудь, захватило дыхание. Как будто стало светлее. Он
налил еще и еще, медленно вытер усы и уставился в стену тяжелым, бессильным
взглядом.
Кто-то сел рядом - один, другой. Евстигней что-то спрашивал,
рассудительно и толково, но не зная что; ему отвечали и хлопали его по
плечу. Принесли еще водки, и все качалось кругом и вздрагивало, темное,
мерзкое. Вспыхнул огонь. Трактир суживался, растягивался, и тогда Евстигнею
казалось, что лица сидящих перед ним где-то далеко мелькают и прыгают
желтыми бледными кругами, а на кругах блестят точки-глаза. Потом стали
кричать, икая и ласково переругиваясь скверной бранью, и опять Евстигней не
знал, что кричат и зачем ругаются, хотя ругался сам и смеялся, когда
смеялись другие. И от смеха становилось еще горче, тошнее, и все тянулось
изнутри его мутными, зелеными волнами.
Крик и шум усиливался, рос, бил в голову, звенел в ушах. Пели громко,
нестройно, пьяно, и все пело вокруг, плясали стены; потолок то падал вниз,
то уходил вверх, и тогда качалась земля. Вдруг Евстигней приподнялся,
подпер голову кулаками и с трудом огляделся вокруг. Потом открыл рот и
начал кричать долгим пронзительным криком:
- У-ы-ы! У-ы-ы! У-ы-ы!
Кто-то тряс его за плечо, кто-то сказал:
- Нажрался, сопля.
- А ты - татарская морда! - заявил Евстигней, смотря в угол. - Я
нажрался... а ты, гололобый арбуз, м-мать твою растак!.. - И вдруг прилив
бешеной тоскливой злобы вошел в него и растерзал душу. Он встал, покачнулся
и наотмашь ударил в сторону. Хрястнуло что-то мягкое, кто-то ахнул и злобно
вскрикнул, чем-то тяжелым ударили сзади, и больно заныл череп. Кто-то бил
его, он бил кого-то, потом земля ушла из-под ног, и тело, ноющее от ударов,
поднялось и пошло, бессильное, тяжелое. Кто-то тащил его, и он кого-то
тащил, упираясь и захлебываясь криком и руганью. Потом хлопнула дверь,
стало сыро, темно и холодно. Ветер пахнул в лицо; застучали колеса.
Евстигней медленно поднялся и тихо, шатаясь и держась за голову, пошел
прочь.


VI