"Евгений Валерьевич Гришковец. Михалыч..." - читать интересную книгу автора

замызганная кастрюлька, консервная банка, полная окурков папирос. В комнате
стоял сильный запах. Это был запах Михалыча в целом.
- Помощника? - не оглядываясь, спросил мужичок. - Одного? И чё мы с ним
будем делать?
- Что положено, то и будешь делать! - ответила тётка. - Принимай, кого
прислали. Больше заработаете. Кстати, про этого сказали, что он не пьющий.
- Да-а?! - оглядываясь, протянул мужичёк. - Не пьющий? Это как?
Он оглянулся, и я увидел опухшее и в то же время сморщенное лицо. Лицо
улыбалось, глаза на лице, даже при свете лампочки, были светлые-светлые,
голубые-голубые, мутные-мутные.
- Борька за вами в семь заедет. Проветри тут, Михалыч, не в берлоге же.
И городского не пугай... - сказала тётка и ушла.
- Как вас зовут? - спросил мужичок, улыбаясь, и встал.
- Евгений... Можете звать меня Женя.
- А я Михалыч, - сказал он и протянул мне свою большую, сухую руку, всю
в черных трещинках и в мозолях.
- Вооот, значит... - сказал Михалыч, явно немного смущаясь. - Тут мы
будем кушать. Тут вечером чё-нибудь будем есть. А днём в столовой. Спать
будем там, - он неопределённо махнул рукой куда-то. - Уборная во дворе,
извиняюсь. Чаю хочете?
Я от чая отказался. Мы потоптались ещё немного, потом Михалыч притащил
из угла ещё одну табуретку, усадил меня и уселся сам. Он выдернул из розетки
кипятильник, вынул его из банки и насыпал чай в живой ещё кипяток. Потом он
пил чай, обжигая пальцы о гранёный стакан, охал и громко втягивал горячий
чай помаленьку. Мы беседовали. Он расспросил меня, кто я и откуда, обращаясь
ко мне на Вы. На всё, что я о себе сообщая, он одобрительно кривил рот и
поднимал подбородок вверх, иногда приговаривая: "Во как!", "Молодец!" и "Ты
смотри, а!". Особенно он оценил то, что родители мои преподают в
университете, что я сам студент и что служил моряком.
На мой вопрос, чем мы будем заниматься завтра, он заулыбался.
- Погода будет завтра хорошая! Сможешь сгонять скупнуться, - ответил он
на мой вопрос, неожиданно перейдя на Ты, раз и навсегда. Хотя, нет, на Вы он
меня ещё назовет. - Ох, денёк будет завтра! Хорошо всё будет. Только я... -
тут он запнулся, - могу матюкнуться. Матюкаюсь я. Привычка такая, что ли. Не
со зла. А так, матюкаюсь и всё. Так что, извиняюсь.
Потом я пошёл искать то место, где мы должны были спать. Это был
обычный, небольшой школьный класс с доской на стене. Парты из класса
вынесли. Вместо них стояли железные кровати с продавленными сетками и
полосатыми старыми матрацами. В дальнем углу стояла койка, накрытая зелёным
одеялом. Ещё одеяла и полушки лежали на другой койке. Признаков постельного
белья не наблюдалось. Запах Михалыча присутствовал и в этом помещении. Не
так сильно, но всё же весьма.
Когда я вернулся к Михалычу, он сидел за столом, на носу его были
нелепые, старые пластмассовые очки с толстыми плюсовыми стёклами. У очков не
было дужек, но зато была белая, нечистая одежная резинка, которая
обхватывала михалычеву круглую голову. Он сидел, курил папиросу и
внимательнейшим образом, с благородным выражением лица читал школьный
учебник "История средних веков" за шестой класс. Губы его иногда
прошевеливали беззвучные слова, и в этих артикуляциях угадывалось: "Во,
как!", "Ты смотри!" или "Ети её мать!".