"Василий Гроссман, Илья Эренбург. Черная книга " - читать интересную книгу автора

советское время они оба были на руководящей работе в Барановичах. Он никогда
не злословил по адресу своих соседей и был изумительно предан делу побега.
Но об этом отдельно.
Абрам Зингер - довольно известный композитор, до войны он руководил
оркестром. Это был интеллигентный, образованный человек. Он хорошо владел
еврейским, русским, польским и немецким языками.
Переводчиком у штурмфюрера служил наш старший рабочий Франц, но когда
штурм-фюрер произносил особенно торжественные речи - переводил Зингер. Даже
в страшных условиях ямы Зингер сочинял песни. Как-то он сочинил хорошую
песню на немецком языке. И мы стали ее петь в своей яме. К несчастью, песню
услышал штурмфюрер, он ее записал и напечатал за своим именем, дал Зингеру
за это одну сигарету и 100 граммов повидла. На Зингера это страшно
подействовало, он со мной делился своими переживаниями. Он видел в этом
величайшее надругательство над своей душой и говорил: "Я не для немцев пою
песни".
В яме было несколько лиц духовного звания. От времени до времени они
устраивали поминальные, трагические молебны, которые проходили торжественно
и печально- Все умывались тщательно и готовились к этим молебнам. Овсейчик
молился 2 раза в день, по 2 часа ежедневно, с большой искренностью и
подъемом.
Скажу о военнопленных. Кроме меня, был Петя Зинин из Молдавии, русский,
по профессии фельдшер, 1922 года рождения. После побега он был у партизан,
где показал себя с самой лучшей стороны.
Мирон Кальницкий, еврей из Одессы, был полезен тем, что в свое время
работал вблизи от Понар в лагере для военнопленных (не в лагере смерти), - и
хорошо знал местность. Среди пленных также был Вениамин Юльевич Якобсон из
Ленинграда. 54 лет, по профессии провизор. Это был чрезвычайно добродушный
человек, он по-отечески заботился о заключенных. У него в кармане всегда
находились какие-то мази, бинты, порошки. Он пользовался большим
авторитетом. Если возникал спор, Якобсон всегда мирил спорщиков. Но он был
человеком "поврежденным" и все твердил, что нас не расстреляют. "Мы не вино-
ваты. За что нас будут расстреливать?"
Грозой и ужасом был штурмфюрер. Когда он появлялся на краю ямы, все
понимали, что дело добром не кончится. Люди выбивались из последних сил, а
штурмфюрер стоит, заложив руки за спину, смотрит, смотрит, а потом
обращается к кому-нибудь (некоторым он дал презрительные клички): "Почему ты
медленно ходишь, ты болен?" Человек отвечает, что он здоров, ни на что не
жалуется. Но штурмфюрер не успокаивается: "Нет, ты не здоров". Был у нас
один старик 65 лет, мы все звали его "фетэр" - "дядя". Штурмфюрер ему
сказал: "Завтра ты пойдешь в лазарет". Все знали, что это означает расстрел.
Этот вечер в бункере был мучительно тяжелый. Нам было страшно и стыдно, что
старого человека уводят на смерть и мы ничем не можем помочь. "Фетэра"
попробовали утешить. Он сказал: "Зачем меня утешать, я свое прожил".
Однажды мы пришли с работы, дошли до ямы, вдруг появился штурмфюрер в
очень злом настроении. Задает вопрос: "Кто болен?" Больных, естественно, не
оказалось. Штурм-фюрер выстроил всех в две шеренги и сказал: "Я сейчас найду
больных". Он подходил к каждому и пристально смотрел в глаза, буквально
сверлил человека глазами. "Вот ты больной, выходи", сказал он одному, затем
второму
Но это ему показалось недостаточным. Он подошел к молодому здоровому