"Иржи Грошек. Реставрация обеда " - читать интересную книгу автора

цапли, - то ли освещал себе глазами дорогу, то ли боялся стукнуться головой
о косяк. На пороге хиромант слегка задержался, еще раз высказался про
отсутствие линий и, сбитый с толку, удалился...
Ни сердца, ни ума, ни фантазии... Ни бугорка Венеры, ни линии жизни,
ни складок на коже - я хорошо сохранился для своих сорока лет. Родился и
вырос в городской библиотеке, где мой дедушка, из вольноопределяющихся,
служил истопником. Еще во времена Галльских походов Юлия Цезаря мой юный
дедушка попал в плен и был продан в рабство с молотка. Его определили на
строительство подъездных путей к Риму, где дедушка благополучно утопил
своего бригадира в Понтийских болотах и дал деру. Через некоторое время его
изловили и подвергли стремительной романизации, то есть высекли и обучили
грамоте. А поскольку утопленный бригадир не мог появиться в суде, то
криминальное прошлое моего дедушки так и сгинуло в болоте. И единственное,
чего он всю жизнь опасался, - это пьесы Аристофана "Лягушки". "Бог знает, о
чем они там наквакают", - говаривал дедушка, изымал вышеназванные книги из
городских библиотек и растапливал ими печи. Просвещенные римские владельцы
моего дедушки, обнаружив подобную тягу к литературе, ошибочно предположили,
что миру явился новый Геродот, а не Герострат, и отпустили его на волю.
Дедушка тут же определился в ближайшее хранилище книг, где сообразно своим
интересам расправился со всеми трактатами о водоплавающих. Потом женился,
обрел наследников и генетически расположил меня к порче книг. Однако же
всяческие мутации несколько отклоняют грядущие поколения от истинного
пути - мне не привилось печное дело. Зато хирургические компиляции я
полюбил с детства. Вырезать ненужный абзац, покромсать страницу, изъять у
трагедии эпилог и присобачить его на новое место - милое дело для тех, кто
понимает, что наша литература остро нуждается в критическом переосмыслении.
- А если переосмыслить некоторых писателей, - сказала Сестерция, - то
никакой литературы и нет.
Большинство романов - гермафродиты. Андрогинные сочинения-гиены,
способные менять пол, гипнотизировать читателя, преследовать заходящее
солнце, устранять авторское бесплодие, грабить могилы. Идея двойственности,
заключенная в романе, сбивает простодушного читателя с толку, лает на
критиков и путает следы. В Азии, как рассказывают, водятся такие
литературные гиены, что, наступив на тень человека, вызывают у него
оцепенение. В единстве противоположностей у плены рождается многочисленное
потомство - книжная серия, и некоторые литераторы, погнавшиеся за этой
гиеной, сходят с ума и падают с лошади. Гиена же состоит в какой-то
таинственной связи со всеми сочинителями, по собственному желанию
изъясняется человеческим голосом и выкликает по имени того сочинителя,
которого хочет растерзать.
Как говорит Сестерция - слава богам, что мы не литераторы. Это
скучные, ущербные люди, которые хотят восполнить пробелы в личной жизни
своими фантазиями. У кого жена стерва - пишут любовные романы; мизантропы -
заядлые юмористы, порнографы - импотенты, а простаки - сочинители
криминальных историй.
- Слава богам, - говорит Сестерция, - что мы с тобой персонажи давно
отшумевшей драмы. И браниться мне лень, и ссориться - простора не хватает.
Otium cum dignitate - проведем свой досуг с достоинством.
- Хорошо, - согласился я, - пойдем оскверним могилу.
Время от времени мы совершали набеги на местное кладбище с целью