"Леонид Петрович Гроссман. Исповедь одного еврея " - читать интересную книгу автора

вырвался из мешка и удрал, не догадавшись, конечно, за что был наказан...
Сознаюсь, что эта дикая расправа была ужасною жестокостью со стороны отца;
но, право, трудно судить, кто больше был достоин сожаления: несчастный ли
кот или столь же несчастный отец, обыкновенно мягкий и добрый, пришедший в
такую ярость из-за полуфунта гусиного сала".
Другой эпизод еще тяжелее. Дети рождались почти беспрерывно. Несмотря
на нужду, все выживали и росли. Нищета увеличивалась. "Бедный отец точно
высох, а мать, измученная заботами о куче детей, становилась все злее и
злее. В это время на свет Божий явился новый член семейства, который против
обыкновения через три дня умер. Отец, по-видимому, чрезвычайно обрадовался
этому обстоятельству, хотя громко не выражал своей радости, мать же,
несмотря на обилие оставшегося потомства, была очень огорчена и даже
искренно всплакнула о желанной в глубине души потере.
Надо было хлопотать о погребении младенца. Отец отправился в
погребальное общество и через несколько часов явился в сопровождении двух
членов последнего, которые должны были унести покойничка. Но, войдя в
комнату, отец вдруг услышал плач младенца.
- Ожил! - воскликнул он, схватившись за голову и побледнев, как
полотно.
И на его лице отпечаталось такое страшное горе, что я всю жизнь не мог
забыть этого выражения отчаяния.
Между тем младенец вовсе не ожил, и дело вышло так. Видя страдания
матушки от обилия молока в груди, которое необходимо было отцедить, жившая у
нас бабушка побежала куда-то достать для этой цели щенка, что ей и удалось.
Щенок как раз в момент возвращения отца из погребального общества завизжал,
а отец принял писк щенка за плач ожившего ребенка...
Нужно себе представить степень нищеты и гнета главы семейства, если
воображаемое оживление родного ребенка могло вызвать в отце такой вопль
отчаяния!"
Но поразительнее всего, что в этой мрачной обстановке неизбывной нужды
благоговейно оберегались духовные традиции фамилии и выше всего ценился
умственный труд - изучение Талмуда и Библии. Среди предков этого загнанного
и замученного главы семейства было много ученых раввинов. Его отец,
сохранившийся в памяти внука "высокий статный старик, походивший на
патриарха", только и знал, что Талмуд и его комментаторов. Оба сына его
последовали этому обычаю рода. Бедный виленский еврей, доходивший до
умоисступления от пропажи ложки масла, знал в совершенстве и почти наизусть
всю Библию. Никакого ремесла он никогда не изучал, не имел представления о
сельском хозяйстве, и вся деятельность его сводилась к обучению детей, к
некоторым домашним работам и, наконец, к выполнению религиозных треб для
окрестных евреев (когда семья временно жила в деревне). Он охотно исполнял
обязанности кантора, а в особых случаях даже композитора, сочиняя к
молитвенным текстам мелодии.
Эту духовную традицию рода с малых лет стремились привить потомству.
Будущий корреспондент Достоевского в четыре года уже сидел над Библией, а в
шесть лет приступил к изучению Талмуда. Система обучения детей древним
текстам противоречила всем принципам здравого смысла и педагогики. "Учение
вообще начиналось с бестолкового повторения за учителем первых стихов
Пятикнижия Моисея ("Бытия"), которые слово за словом вдалбливались в память
детей без всякого осмысленного их понимания. Шестилетние мальчики должны