"Василий Гроссман. Все течет (Повесть)" - читать интересную книгу автора

людям нелегко бывает в жизни.
Но когда Мандельштам снисходительно поучал Николая Андреевича, тот
злился, страдал и ругал, придя домой, Мандельштама выскочкой.
Мария Павловна считала своего мужа человеком большого таланта. Николай
Андреевич рассказывал ей о снисходительном безразличии корифеев к его
работам, и все яростней становилась ее вера в него. Ее восхищение, ее вера
были необходимы ему как водка пьянице. Они считали, что есть люди, которым
везет, и есть такие, которым не везет, а в общем-то все одинаковы. Вот
Мандельштам отмечен особым везением, какой-то Вениамин Счастливый в
биологической науке, а Радионов подобно оперному тенору окружен
поклонниками, правда, сходства с оперным тенором у курносого, скуластого
Радионова не было никакого. Казалось, и Исааку Хавкину везет, хотя Хавкину
не утвердили кандидатской степени, в научные институты его по подозрению в
витализме не брали даже в самые тихие времена, и он, уже седой человек,
работал в районной санитарно-бактериологической лаборатории, ходил в
порванных брюках. Но вот к нему ездят толковать академики, и он в жалкой
лаборатории ведет научную работу, о которой многие говорят и спорят.
Когда началась кампания по борьбе с вейсманистами, вирховианцами,
менделистами - Николай Андреевич был огорчен суровостью мер, принятых
против многих его товарищей по работе. И он, и Мария Павловна расстроились,
когда Радионов не пожелал признать свои ошибки. Радионова уволили, и
Николай Андреевич, ругая его за бессмысленное донкихотство, устраивал ему
переводы с английского.
Пыжова обвинили в низкопоклонстве перед Западом, отправили работать в
опытную лабораторию в Чкаловскую область. Николай Андреевич писал ему,
посылал книги, а Мария Павловна соорудила для его семьи посылку к Новому
году.
В газетах стали печататься фельетоны, разоблачавшие карьеристов, жуликов,
мошеннически получивших дипломы и ученые степени; врачей, преступно жестоко
обращавшихся с больными детьми и роженицами; инженеров, строивших вместо
больниц и школ дачи для своей родни. Почти все разоблаченные в фельетонах
были евреями, и газеты с особой старательностью приводили их имена и
отчества: "Сруль Нахманович... Хаим Абрамович... Израиль Мепделевич..." Если
в рецензии критиковалась книга, написанная евреем, носящим русский
литературный псевдоним, то рядом в скобках печаталась еврейская фамилия
автора. Казалось, в СССР одни лишь евреи воруют, берут взятки, преступно
равнодушны к страданиям больных, пишут порочные и халтурные книги.
Николай Андреевич видел, что фельетоны эти нравятся не только дворникам и
пьяным пассажирам пригородных электричек. Его эти фельетоны возмущали, но в
то же время он раздражался против своих друзей евреев, относившихся к этим
писулькам так, словно пришел конец света. Они жаловались, что талантливую
еврейскую молодежь не принимают в аспирантуру, что евреев не принимают на
физический факультет университета, не берут на работу в министерства, в
тяжелую да и в легкую промышленность, что кончивших вуз евреев засылают на
особо далекую периферию. Говорили, что под сокращения попадали почти всегда
одни лишь евреи.
Конечно, все это действительно было, но евреям мерещился какой-то
грандиозный государственный план, обрекавший их на голод, вырождение,
гибель. А Николай Андреевич считал, что суть дела просто в неприязненном
отношении к евреям части партийных и советских работников и что отделы