"Василий Гроссман. Все течет (Повесть)" - читать интересную книгу автора

кадров и вузовские приемочные комиссии никаких инструкций но поводу евреев
не получают. Сталин не был антисемитом и, вероятно, не знал об этих делах.
Да и не одни только евреи пострадали, досталось и старцу Чурковскому, и
Пыжову, и Радионову.
Мандельштама, возглавлявшего научную часть института, сделали сотрудником
в том же отделе, где работал Николай Андреевич. Он все же мог продолжать
работу, а докторская степень давала ему возможность получать большое
жалованье.
Но после того, как в "Правде" появилась редакционная без подписи статья о
театральных критиках-космополитах - Гурвиче, Юзовском и других,
издевавшихся над русским театром, началась широкая кампания по разоблачению
космополитов во всех областях искусства и науки, и Мандельштама объявили
антипатриотом. Кандидат наук Братова написала в стенной газете статью:
"Иван, не помнящий родства"; она начиналась словами: "Из дальних странствий
возвратись, Марк Самуилович Мандельштам предал забвению принципы русской
советской науки..."
Николай Андреевич поехал к Мандельштаму домой, тот был тронут, печален, и
его надменная жена уж не казалась такой надменной. Они пили водку,
Мандельштам ругал матерными словами Братову - свою ученицу, запустив руки в
волосы, горевал, почему его учеников, талантливых мальчиков евреев, гонят из
науки.
- Что ж, им в палатках галантереей торговать? - спрашивал он.
- Да не нужно волноваться, будет работа у всех, и у вас, и у Хавкина, и
даже у лаборантки Анечки Зильберман, - шутливо сказал Николай Андреевич, -
образуется, у всех будет хлеб, да еще с икоркой.
- Боже мой, - сказал Мандельштам, - разве речь об икорке, речь о
человеческом достоинстве.
Но насчет Хавкина Николай Андреевич ошибся, с Хавкиным дело повернулось в
плохую сторону. Вскоре после того, как в газетах появилось сообщение о
врачах-убийцах, Хавкнна арестовали.
Сообщение о том, что ученые медики, артист Михоэлс совершили чудовищные
преступления, потрясло всех. Казалось, черный туман стоит над Москвой и
заползает в дома, в школы, заползает в человеческие сердца.
В заметке "Хроника" на четвертой газетной полосе было сказано, что все
обвиняемые врачи признали на следствии свою вину, - значит, нет сомнения -
они преступники.
И все же это казалось немыслимым, трудно было дышать, заниматься своим
делом, зная о том, что профессора, академики стали убийцами Жданова и
Щербакова, отравителями.
Николай Андреевич вспоминал милого Вовси, замечательного актера Михоэлса,
и казалось невероятным, немыслимым преступление, в котором их обвиняли.
Но ведь они признались! Если они не виновны, а признали себя виновными,
надо предполагать другое преступление, еще более ужасное, чем то, в котором
их обвиняли, - преступление против них.
Даже думать об этом было страшно. Надо было обладать отвагой, чтобы
усомниться в их вине, - ведь тогда преступники - руководители
социалистического государства, тогда преступник Сталин.
Знакомые врачи рассказывали, что работать в больницах и поликлиниках
стало мучительно тяжело. Больные под влиянием ужасных официальных
сообщений сделались подозрительными, многие отказывались лечиться у врачей