"Василий Семенович Гроссман. Дорога" - читать интересную книгу автора

хищная, не как у травоядного. Она выкатила глаз, приподняла верхнюю губу и
обнажила зубы, готовая укусить, а Джу в своем равнодушии подставлял ей
незащищенную скулу и шею. А когда она стала пятиться, натягивая упряжь,
чтобы, повернувшись к нему задом, изловчиться и огреть его копытом, он не
забеспокоился, а стоял понурившись, так же как стоял возле разбитой телеги,
мертвого напарника, мертвого Николло и лежавшего на снегу кнута. Но ездовой
закричал и ударил лошадь кнутом, а потом тем же кнутом - братом кнута,
лежавшего на снегу, - ударил мула: ездового, видимо, раздражало понурое
животное, а рука у него была, как у Николло - тяжелая рука крестьянина.
И Джу вдруг покосил глазом на лошадь, а лошадь посмотрела на Джу.
Вскоре обоз тронулся. И снова привычно поскрипывала телега, и снова перед
глазами была дорога, а за спиной тяжесть, и ездовой, и кнут, но Джу знал,
что от тяжести не избавиться с помощью дороги. Он трусил рысцой, а снежная
равнина не имела начала и конца.
Но странно, в своем привычном движении в мире безразличия он чувствовал,
что лошадь, бегущая рядом, не безразлична к нему.
Вот она метнула хвостом в сторону Джу, шелковисто скользкий хвост совсем
не походил на кнут либо на хвост напарника - ласково скользнул по шкуре
мула.
Прошло немного времени, и лошадь снова метнула хвостом, а ведь в снежной
равнине не было ни мух, ни москитов, ни оводов.
И Джу покосился глазом на бегущую рядом лошадь, и она именно в этот миг
покосила глазом в его сторону. Глаз ее сейчас не был злым, а чуть-чуть
лукавым.
В сплошняке мирового равнодушия зазмеилась маленькая извилинка - трещина.
В движении тело согревалось, и Джу ощущал запах лошадиного пота, а дыхание
лошади, пахнущее влагой, сладостью сена, все сильней и сильней касалось его.
Сам не зная отчего, он натянул постромки, и кости его грудной клетки
ощутили тяжесть и давление, а шлея лошади ослабела, и ей стало легче тянуть
упряжку.
Так бежали они долгое время, и вдруг лошадь заржала. Она заржала тихонько,
так тихо, чтобы ни ездовой, ни лежащая кругом равнина не слышали ее ржания.
Она заржала так тихо, чтобы только бежавший с ней рядом мул услышал ее.
Он не ответил ей, но по тому, как он вдруг раздул ноздри, ясно было, что
ржание лошади дошло до него.
И они долго, долго, пока обоз не остановился на привал, бежали рядом,
раздували ноздри, и запах мула и запах лошади, тянувших одну телегу,
смешались в один запах.
А когда обоз остановился, и ездовой распряг их, и они вместе поели и
попили воды из одного ведерка, лошадь подошла к мулу и положила голову на
его шею, и ее шевелящиеся мягкие губы коснулись его уха, и он доверчиво
посмотрел в печальные глаза колхозной лошаденки, и его дыхание смешалось с
ее теплым, добрым дыханием.
В этом добром тепле проснулось то, что заснуло, ожило то, что давно
умерло, - любимое сосунком сладкое материнское молоко, и первая в жизни
травинка, и жестокий красный камень абиссинских горных дорог, и зной на
виноградниках, и лунные ночи в апельсиновых рощах, и страшный сверхтруд,
казалось, до конца убивший его своей равнодушной тяжестью, но все же,
оказывается, до конца не убивший его.
Жизнь мула Джу и вологодская лошадиная судьба внятно им обоим передавались