"Василий Семенович Гроссман. Тиргартен" - читать интересную книгу автора

минуты ей казались постылыми рожденные в неволе дети.
Бернар, гиена, лежал, обессилев: откинутый хвост, красноватые, в слезах,
полуприкрытые глаза Бернара выражали изнеможение и апатию.
Кондоры и орлы издали казались холодными глыбами гранита: так неподвижны
были они! Вся сила их духа, выросшего в той холодной высоте, где разреженный
воздух уж называется небесным простором, была собрана в глазах. В недвижной
светлой пронзительности этих глаз выражалась жестокая мощь, и казалось, эти
глаза могут, как алмаз, пробурить любую каменную толщу, резать стекло...
Пятьдесят два года сидит в клетке широкоплечий сутулый орел, пятьдесят два
года следят его неподвижные, астрономически зоркие глаза за движением
облаков, а в последнее время за ходом барражирующих истребителей. Страсть,
большую, чем тоска и мука, выражают глаза вечного каторжника. В свободе -
богатство жизни, она отличается от нищеты рабского существования, как
простор неба отличается от решетчатого куба оцинкованной клетки.
Одряхлевший лев лежит, положив тяжелую курчавую голову на склеротические
лапы; его большой, похожий на микропористый старый каблук нос высох и не
воспринимает, как выключенный радиоприемник, постылых запахов бензина,
чадных выхлопных газов, зловония из подвалов продовольственных и винных
магазинов, запаха от неполного сгорания газа в бесчисленных ванных комнатах
и кухнях, скучного сернистого дыхания заводских труб Веддинга,
прогоркло-маслянистого запаха речных моторных судов и дневного запаха пота и
вечернего кисло-алкогольного, которым пахнут люди, живущие в каменных
ущельях...
Но вот лев проводит языком по сухому носу, увлажняет его слюной и
запускает на прием тончайший, многосложный аппарат. Лев лежит неподвижно,
кажется куском желто-серого песчаника, но увлажненный нос его работает,
ловит, фильтрует, разделяет огромный сгусток бесполезных плохих запахов,
которыми пахнет столица Третьей империи.
Едва заметно каменное тело льва оживает, шевелится кончик хвоста, и дрожь
волнения проходит по песчаной шкуре... И вдруг тихо, плавно поднимаются
большие веки, и два огромных, светлых, суровых глаза пристально смотрят на
могучую прямоствольную решетку, и вновь, как совершенный, смазанный
механизм, опускаются веки, глаза исчезают под ними. Опять окаменел лев,
вновь высыхает, выключается микропористый нос и перестает принимать,
фильтровать запахи города.
Так повторяется много раз в течение дня, эти почти неуловимые движения
выражают горе, надежду, которые будут жить, пока лев дышит, глядит, ведь
каждый раз среди нищих запахов неволи старик различает паутинно-горький
запах степи - это разгружают сено в кавалерийских казармах, - дыхание речной
воды и дикорастущих деревьев. Свобода! Она в огромности освещенной луной
африканской степи, в горячем, страстном воздухе пустыни... Лев с надеждой
подымает глаза: вдруг исчезла решетка и свободная жизнь поглядит ему в
глаза?
Ясность жаркого, душного утра неожиданно сменилась бурным ливнем. Желтые и
черные тучи, клубясь, нависли над Берлином. Вихрь пронесся над улицами,
белая, кремовая, красная, кирпичная пыль поднялась над сотнями и тысячами
разрушенных бомбежкой зданий, песок, желтая мятая бумага, грязная вата,
сжеванные сигарные окурки и красные от губной помады окурки сигарет
взметнулись вверх, а сверху хлынул огромный, горячий, желтый ливень, и все
смешалось в водяном тумане, зашумели по асфальтовым руслам темно-коричневые,