"Василий Семенович Гроссман. Фосфор" - читать интересную книгу автора

близкое отношение, чем я. Думарский обещал достать книги и материалы.
Я раза два напоминал ему, он ахал: "Как это я забыл", - но в конце концов
и я забыл об этом деле.
Как-то я встретил старшего Кругляка на улице и, внезапно вспомнив о своем
невыполненном обещании, стал перед ним извиняться, но он успокоил меня - и
книги, и таблицы он уже давно послал брату.
Время шло, и мы привыкли к тому, что Кругляк в лагере. Иногда, вспоминая о
Кругляке, мы говорили: "Надо бы съездить к брату Давида, как неудобно, когда
у человека нет телефона". Жил кругляковский брат далеко, ехать к нему надо
было на метро, потом на трамвае. Я так и не собрался к нему. Когда я
вспоминал о Кругляке, мне становилось неприятно: время все идет, месяцы
складываются в годы, а я все не могу поехать к его брату.
А жизнь шла - работа, деловые, товарищеские встречи, поездки, семейные
волнения, дома отдыха санаторного типа, строительство дач. Да, много всего
было,
Как-то мы собрались в предпраздничный день на квартире у Думарского.
Случилось, что за столом не было ни жен, ни детей, и с какой-то особенной
ясностью мы увидели себя такими, какими мы были когда-то, и одновременно
такими, какими мы стали сейчас.
Седые люди сидели за столом. Нам стало грустно и в то же время радостно.
Жизнь мы прожили недаром - победители мы.
Сколько тяжелой работы было за нашими плечами, немало сделано! Вот они,
исхоженные тысячи километров тайги и тундры, сколько реализовано рудных
богатств, вот они, вот они, самолеты и ледоколы, в которых гнездится мысль
моих друзей, удивительные машины, станочные автоматические линии,
неопровержимые уравнения, чья логика определила прочность воздушных винтов и
мощь турбореактивных двигателей, вот они, руки нашего милого пианиста,
сколько наслаждения принесла людям его музыка в концертных залах Москвы и
Ленинграда, Берлина и Нью-Йорка. Сколько работы, сколько книг, сколько
мыслей.
Странно, в этот вечер мы чувствовали одинаково, думали одинаково,
радовались и грустили одинаково и в то же время мы не говорили вслух о том,
что радовало и печалило нас.
Да, головы наши седы, но мы победили, и все же грустно, вот она, старость.
Вот в этот вечер мы не вспоминали о Кругляке, может быть, так нужно было,
в этот вечер за столом сидели люди, недаром прошедшие жизнь, победители.
Кругляк не был победителем, ведь не случись с ним та беда, что случилась,
он бы все равно не был среди победителей.
- Давайте, ребята, споем, - предложил Думарский. И мы разом грянули:

        Ах, зачем ты меня целовала,
        Жар безумный в груди затая...

Пели мы оглушительно громко, так громко мы пели, когда нам было двадцать
лет. Стекла звенели от нашего оглушительного пения. Меня всегда занимало,
что наш пианист очень любит петь в этом нашем хоре, орал до хрипоты. Ведь
пели мы без слуха, без голоса, а Теодору, мучительно страдавшему от
малейшего ассонанса, этот хор доставлял наслаждение. Видимо, сила этого