"Василий Семенович Гроссман. Фосфор" - читать интересную книгу автора

людскому счастью.
Молодой фосфор не подкачал, друзья моей юности много поработали за эти
тридцать лет. Конечно, мы не встречались так часто, как прежде, - работа,
семья, дети, да что дети - внуки!
И все же мы виделись не только по праздникам, не только в дни рождений.
Иногда Думарский внезапно звонил мне, как в молодые времена: "Послушай, есть
два билета на концерт Бостонской филармонии, пошли?" А после концерта мы по
старинке переглядывались: "В ресторанчик?" А после мы гуляли по ночному
Тверскому бульвару и разговаривали. Говорили о семейных делах, о политике,
часто говорили о наших друзьях.
Как-то, еще до войны, я вспомнил про письмо, написанное мной Думарскому из
Донбасса:
- Получил ли ты его?
Он кивнул - да.
- Как же ты не ответил!
- Видишь, пороху, что ли, не хватило, прости уж.
Я простил. Конечно, случалось, что это происшествие припоминалось мне, но
я простил.
Не вышла жизнь у одного лишь Кругляка, он не стал ни знаменитым
конструктором, ни известным всему миру пианистом, ни академиком, не строил
ледоколов.
Он стал цеховым химиком, да и работа цехового химика у него не ладилась.
Всем нам казалось, что он человек покладистый, мягкий, а он постоянно
вылетал со службы, не уживался с начальством. Незадолго до войны его снова
уволили с завода, и он никак не мог устроиться, но в конце концов получил
какое-то совсем уж захудалое место.
Когда его спрашивали: "Где ты все же работаешь?" - Кругляк, усмехаясь,
отвечал: "Э, артель "Напрасный труд", - и махал рукой.
Началась война, и все мы приняли в ней участие. Думарский руководил в
институте механики разработкой сложных математических вопросов, играющих
большую роль при расчетах прочности скоростных самолетов. Иван "шашнадцать
лет не спамши с бабой" в звании полковника выполнял особые задания Комитета
обороны, связанные с танкостроением; к началу войны он, несмотря на свое
прозвище, был отцом четверых детей; я стал штабным работником, носил погоны
подполковника; даже наш Теодор в майорской форме давал концерты в армейских
госпиталях. Единственный из нас провоевал рядовым, в расчете зенитного
артиллерийского орудия, Кругляк - лишь к самому концу войны он получил
сержантские лычки и был демобилизован после ранения. Закончил он службу без
большой славы - не получил даже медали "За боевые заслуги".
Нас это смешило, а в душе смущало, особенно когда он рассказал о жуткой по
трудности солдатской службе. Все мы, и не нюхавшие подобного, получили
немало военных орденов.
Но меня особенно тронула одна совершенная, в общем, мелочь. Наши семьи в
1941 году уехали в эвакуацию. В моей опустевшей квартире осталась старушка
няня, Женни Генриховна, эстонка с острова Эзель. Это было доброе и никчемное
существо, в черном длинном платье с белым воротничком, с маленьким румянцем
на маленьких старушечьих щеках.
На второй год войны Женни Генриховна стала опухать и отекать от голода,
честность ей мешала продавать хозяйское барахло. Она попробовала обратиться
за помощью к моим друзьям - кое-кто из них был в Москве, кое-что ей обещали,