"Василий Семенович Гроссман. Фосфор" - читать интересную книгу автора

целовала" и его отчаянные, как у Митеньки Карамазова, поступки - однажды он
приставил к виску револьвер: "В мире, обреченном тепловой смерти, жить не
желаю"; Думарский толкнул его руку в тот момент, когда он спускал курок, и
пуля, окровавив буйную голову Мишки, ударила в потолок.
А майские светлые ночи, вестницы петербургских белых ночей!
Было, было все это, конечно, было. Та, московская, жизнь продолжалась. Но
я вылетел из нее.
Видимо, я заболел. По ночам, когда, на время помилованный зубной болью, я
засыпал, голова моя делалась мокрой от пота, волосы слипались, и капли пота
текли по лбу; я просыпался не от зубной боли, а от того, что холодные
струйки щекотали мое лицо, шею, грудь. Я стал желтеть, зеленеть,
температурить, кашлять. С утра я чувствовал себя утомленным, вялым. В
шахтерской больнице меня взяли "на лучи" и оглушили диагнозом: "Оба легких
сплошь покрыты свежими туберкулезными бугорками".
Туберкулез, чахотка, бугорчатка...
Я сидел ночью на своем матраце, курил, кривился от зубной боли и
перечитывал написанный докторскими каракулями приговор. А жена все не ехала
ко мне и уже третью неделю не отвечала на мою телеграмму.
Мне в эти дни стало совершенно невыносимо тяжело, и я решил написать
Думарскому - ведь мы с ним учились вместе с младшего приготовительного
класса. Писал письмо я долго, несколько вечеров, написал обо всем - и о
своей тоске, и о болезни. Письмо было таким печальным, что я плакал над ним,
но все же мне стало легче.
Так хорошо было смотреть на конверт с надписанным адресом: "Москва,
Петровка, 10..."
Конечно, я поступил правильно, написав именно Думарскому, матери я не смел
написать о своем отчаянии, она бы заболела с горя, прочтя письмо. Следовало
написать другу, мужчине, товарищу детства. И я так сделал.
Я стал ждать ответа, рассчитал дни, накинул пять льготных дней, потом еще
пять, у меня был опыт в этих делах при переписке с женой, но ответ не
пришел. Я огорчился, почувствовал себя оскорбленным, потом я решил, что
письмо мое затерялось, потом я решил, что затерялся ответ Думарского, и в
конце концов успокоился, забыв обо всем этом.
Как-то в конце лета я сидел после работы на крыльце, покуривал, смотрел на
закат. В дымном воздухе Донбасса закаты бывают удивительно красивые, а зубы
у меня не болели, и я мог любоваться тихим вечером, небесным заревом,
вставшим над пустынной улицей шахтерского поселка.
Вдруг я увидел совершенно необычную для нашего поселка фигуру - человек в
клетчатом пальто, с желтым чемоданом в руке шел на фоне наших заборов и
сортирчиков с устремленными в небо деревянными трубами, над ними в высоте
стояли полные багрового света облака. Человек вглядывался в номера домов.
Это был Кругляк.
Господи боже мой, до чего же я был рад ему.
Странно, но именно его я почти не вспоминал в свои бессонные ночи.

2


Прошло тридцать лет. Я уже давно живу в Москве, не занимаюсь химией, а
внутриатомную энергию без моего участия поставили на службу людскому горю и