"Василий Семенович Гроссман. Треблинский ад" - читать интересную книгу автора

километрах, люди задыхались там от страшного зловония. На работе по сожжению
трупов было занято восемьсот заключенных, - численный состав, превышающий
количество рабочих, занятых в доменном или мартеновском цеху любого
металлургического гиганта. Этот чудовищный цех работал день и ночь и течение
восьми месяцев беспрерывно и не мог справиться с сотнями тысяч человеческих
тел. Правда, все время прибывали новые партии для газирования, и это тоже
загружало печи.
Прибывали эшелоны из Болгарии; СС и вахманы радовались их прибытию:
обманутые немцами и тогдашним фашистским болгарским правительством, люди, не
ведавшие своей судьбы, привозили большое количество ценных вещей, много
вкусных продуктов, белый хлеб. Затем стали прибывать эшелоны из Гродно и
Белостока, потом эшелоны из восставшего варшавского гетто, прибыл эшелон
польских повстанцев - крестьян, рабочих, солдат. Прибыла партия цыган из
Бессарабии, человек двести мужчин и восемьсот женщин и детей. Цыгане пришли
пешком, за ними тянулись конные обозы; их также обманули, и пришла эта
тысяча человек под конвоем всего лишь двух стражников, да и сами стражники
не имели понятия, что пригнали людей на смерть. Рассказывают, что цыганки
всплескивали руками от восхищения, увидя красивое здание газовни, до
последней минуты не догадываясь об ожидавшей их судьбе. Это особенно
потешало немцев. Жестоко издевались эсэсовцы над прибывшими из восставшего
варшавского гетто. Из партии выделяли женщин с детьми и вели их не к газовым
камерам, а к местам сожжения трупов. Обезумевших от ужаса матерей заставляли
водить своих детей среди раскаленных колосников, на которых в пламени и дыму
корежились тысячи мертвых тел, где трупы, словно ожив, метались и корчились,
где у беременных покойниц лопались от жара животы, и умерщвленные до
рождения дети горели на раскрытом чреве матери. Зрелище это могло помрачить
рассудок любого, самого закаленного человека, но немцы правильно рассчитали,
что стократ сильней это будет действовать на матерей, пытавшихся закрыть
ладонями глаза своим детям. Дети кидались к матерям с безумными криками:
"Мама, что с нами будет, нас сожгут?" Данте не видел в своем аду таких
картин.
Поразвлекшись этим зрелищем, немцы действительно сжигали детей.
Даже читать об этом бесконечно тяжело. Пусть читатель поверит мне, не
менее тяжело и писать об этом. Может быть, кто-нибудь спросит: "Зачем же
писать, зачем вспоминать все это?"
Долг писателя рассказать страшную правду, гражданский долг читателя узнать
ее. Всякий, кто отвернется, кто закроет глаза и пройдет мимо, оскорбит
память погибших. Всякий, кто не узнает всей правды, так никогда и не поймет,
с каким врагом, с каким чудовищем вступила в смертную борьбу наша великая,
наша святая Красная Армия.
"Лазарет" тоже переоборудовали по-новому. Раньше больных уводили за
огороженное ветвями пространство, где их встречал мнимый "врач", и убивали.
Тела убитых стариков и больных на носилках транспортировали к общим могилам.
Теперь же был вырыт круглый котлован. Вокруг котлована, как вокруг
спортивного стадиона, стояли низенькие скамеечки, так близко к краю, что
садившийся на скамеечку находился над самой ямой. На дне котлована были
устроены колосники, на которых горели трупы. Больных и дряхлых стариков
приносили в "лазарет", и затем "санитары" усаживали их на скамеечку, лицом к
костру из человеческих тел. Потешившись зрелищем, каннибалы стреляли в седые
затылки и в согбенные спины сидевших: убитые и раненые падали в костер.