"Василий Гроссман. Четыре дня" - читать интересную книгу автора

сходки, таскал за пазухой литературку, теперь вот состоит генералиссимусом
этой контрреволюционной махины, борющейся с коммунизмом.
- Борющейся с коммунизмом! - крикнул Факторович и взмахнул руками. И,
может быть, потому, что голова его горела, он заговорил безудержно и громко
о великой социалистической революции. И странное дело - хотя детские
кальсоны смешно сползали с его живота, а верблюжья голова изможденного иудея
тряслась на нежной шейке, и хотя за темным окном раздавался равномерный
ужасающий гул молча идущих полков, не было сомнения, что сила на стороне
этого верующего человека, стоящего у окна большой полутемной комнаты,
заваленной мешками крупы, связками грибов и венками лука.
- Факторович, голубчик, ложись - вредно ведь тебе, - нежно и настойчиво
сказал Москвин и, обняв товарища за плечи, повел его к постели.
Москвин долго уговаривал Факторовича лечь, и когда тот, наконец,
согласился, Москвин тоже лег, уткнувшись носом в подушку. Факторович укрылся
одеялом, закрыл глаза и утих. Потом он начал бросаться, лег на бок,
перевернулся на живот, глаза его открылись, ужас отразился в них.
Москвин, приподняв голову, смотрел на него.
- Факторович, что с тобой? - спросил он сдавленным голосом.
Факторович вдруг откинул одеяло, сел, начал водить рукой по простыне,
потом он поднес к своим полуслепым глазам ладонь. Верхотурский,
приподнявшись, молча смотрел на него. Москвин сквозь стиснутые зубы издал
какой-то рыдающий звук.
- Эта сволочь, сказал Факторович , показывая на Москвина, - эта
впавшая в детство сволочь насыпала мне в кровать пшена.
Москвин, глядя, как Факторович собирает пригоршни пшена, дрыгал ногами
и выкрикивал:
- Ой, не могу, вшей-то, вшей-то сколько...
- Фу ты черт, - сказал Верхотурский, - я думал, что товарищ умирает.
Вскоре Факторович снова лег и сказал:
- Товарищ Верхотурский, не то удивительно, что этот тип два часа с
кретинической настойчивостью уговаривал меня лечь в постель, меня удивляет,
как в такое время, когда поляки прорвали фронт, когда мы отрезаны,
коммунист, вместо того, чтобы напрячь все силы мозга для страшной борьбы,
развлекается вот такими игрушечками.
Москвин, обессилевший от смеха, махнул рукой и сказал:
- Что со мной говорить, я ведь меньшевик, пропащий для рабочего класса
человек, - и грозно добавил: - Ты меня, Факторович, не воспитывай, я из
своих боевых ран пролил крови больше, чем ты.
Они начали по-серьезному ссориться, укоряя друг друга и вспоминая
разные пустые случаи. Потом они уснули. Москвин похрапывал, а Факторович
скрипел во сне зубами, и Верхотурский вспомнил, как в Лукьяновской тюрьме он
четыре месяца провел в камере с товарищем, который скрипел ночью зубами;
Верхотурский просился в одиночку - этот зубовный скрип раздражал и не давал
уснуть.
Должно быть, оттого, что он слишком много ел, у него сделалась жестокая
изжога, и он почти до утра лежал с открытыми глазами и, сердито щурясь в
темноту, думал о вещах, занимавших его вот уже сорок лет. Мысли его не
путались, а шли легко и быстро. Он точно записывал их косым, размашистым
почерком. То, что он находился в захваченном поляками городишке, не
волновало и не беспокоило его. Он знал, что найдет способ наладить