"Василий Гроссман. Четыре дня" - читать интересную книгу автора

добавил: - Иначе означенный военком не будет спать со мной в одной комнате.
- Если большинство товарищей настаивает... - сказал Факторович
голосом, которым председатели собраний вводят кажущийся им лишним пункт
повестки.
Он презирал свое немощное тело, покрытое черной вьющейся шерстью. Он не
жалел и не любил его - не колеблясь ни секунды, взошел бы он на костер,
повернулся бы чахлой грудью к винтовочным дулам. С детства одни лишь
неприятности приносила ему его слабая плоть - коклюш, аденоиды, насморк,
запоры, сменяемые внезапными штормами колитов и кровавых дизентерий,
инфлуэнции, изжоги. Он научился, презирая свою плоть, работать с высокой
температурой, читать Маркса, держась рукой за раздутую флюсом щеку, говорить
речи, ощущая острую боль в кишечнике. Да, его никогда не обнимали нежные
руки.
Может быть, первый раз в жизни Факторович промолчал там, где нужно было
разоблачать буржуазию, слишком уж он уважал человека, имя которого
произносили с одинаковым почтением в Реввоенсовете армии и в Губкоме
комсомола. Он подумал, что жизнь в мещанской Швейцарии наложила отпечаток на
бытовые привычки Верхотурского.
"Плеханов был тоже барин", - хотел сказать он и повесил портянку на
спинку стула.
- Спрячьте-ка эту страшную штуку, - повелительно сказал Верхотурский.
"Вероятно, он поэтому и скатился к меньшевизму", - раздраженно решил
Факторович и всунул портянку в сапог.
Но когда Москвин, подпевая авторитету, сказал:
- Да оно, пожалуй, и не мешало бы всполоснуть ножки, - Факторович не
выдержал и крикнул:
- Поздравляю, ты, кажется, скоро начнешь употреблять одеколон и
галстуки, - и задумчиво, ни к кому не обращаясь, проговорил: - Как страшна
все-таки сила буржуазной заразы - вот товарищ Москвин, комиссар
артдивизиона, сын пролетария, рабочий, коммунист, прожив четыре дня в
буржуазной семейке...
- Ложись, ложись, - перебил Москвин, - помни, что доктор сказал,
пока шрапнельку не вытащат - лежать колодой!
Но Факторович, презрительно поморщившись, махнул рукой. Он встал, и
тень его выросла на стене, он тряхнул головой, и вихрастые волосы
зашевелились,
- Вы слышите, - сказал Факторович и показал на темное окно, - это
они!
Армия входила в город. Могуче рокотали колеса восьмидюймовых орудий,
скрежещущие по камням подковы лошадей выбивали искры, и казалось, что ноги
коней громадны, как колонны, обросшие густой страшной шерстью. С жестяным
криком проехал броневик, его прожектор осветил мрачно шагавшую пехоту, блеск
сотен штыков. Броневик проехал, и штыки погасли, исчезли в темноте, но
солдаты все шли и шли - был слышен гул их шагов.
Комиссары стояли у окна, всматриваясь в темноту. То там, то здесь
вспыхивали огоньки спичек, раздавались выкрики людей, поспешно отбрякивали
подковы легконогих адъютантских лошадок, но эти звуки глохли в гудении тысяч
шагающих сапог. Польская армия входила в город.
- Подумать только, - сказал Верхотурский, - что парень, с которым я
одно время встречался в варшавском подполье, который когда-то ходил на