"Елена Грушко. Голубой кедр (Фантастическая повесть)" - читать интересную книгу автора

лиловым туманом. Кора состояла из множества многоцветных чешуек, они мягко
пересверкивали, и свет, словно оживший ветер, плыл по стволу и ветвям.
Ветви мерно подрагивали, словно переговаривались с ветром, а по ним,
распушив хвосты, перелетали серые и рыжие веселые белки, сновали серьезные
бурундучки, отмеченные по спинкам следами пяти медвежьих когтей. Узкая
хитроватая мордочка белогрудого гималайского медвежонка высунулась из-за
толстого сука. Оглядевшись, он начал ловко карабкаться вверх, будто по
ступенькам поднимался, шаловливо тянулся короткими лапами к белкам. И еще
множество зверюшек, названия которым и не знал Лебедев, сновало по ветвям.
И птицы сидели то там, то здесь, будто притянутые негаснущим, не боящимся
близкой зимы теплом.
Вершины кедра было не разглядеть, и то одно, то другое облачко
цеплялось за ветку и, рассеянное в дымку, растворялось на фоне серого
неба. Пробившийся сквозь пелену неверный одинокий луч лениво дремал в
развилке, но свет ярче солнечного шел от золотистых, крепких, истекающих
ароматом шишек; волны голубого сияния исходили от игл, ветвей, ствола...
Да нет же, разглядел Лебедев, шишки были вовсе не шишками, а...
диковинными птицами. Казалось, они растут на ветках дерева.
У подножия голубого кедра мирно подремывали, свернувшись клубком или
безмятежно раскинувшись, тигры и медведи, рыси и кабаны. Бродили косули,
изюбры, волки... Мирно было, спокойно, будто старое мудрое дерево хранило
мир и покой всей тайги. Лебедеву вдруг тоже захотелось прилечь там, на
траве, приткнувшись к мягкому и теплому звериному боку, но в это время он
заметил неподалеку, на той же поляне, другое дерево - и вспомнил слова
Игоря: <Будто яблоня в цвету>. Нет, это дерево меньше всего походило на
яблоню: оно было сплошь белым из-за облака паутины. Торчали кое-где
черными углами высохшие ветки, а те ветви голубого кедра, которые были
ближе к нему, тоже засохли. Здесь не порхали птицы, не прыгали белки.
Белое дерево спало непробудным сном.
Из-за ствола голубого кедра показался Игорь. В руках у него была
кинокамера, на груди - два фотоаппарата. Он, не отрываясь от объектива,
медленно обходил поляну.
Со смешанным чувством смотрел на него Лебедев, стоя под прикрытием
раскидистого куста шиповника, похожего на догорающий костер из переспелых
ягод и увядающих листьев. Обида боролась с радостью вновь встретить
живого, настоящего, реального человека, почти товарища, поступившего,
конечно, по-свински, но... теперь, когда Лебедев увидел кедр, понял его
притягательную силу, почувствовал, как самозабвенно увлечен Игорь съемкой,
обида начала таять. Да, для этого человека главное в жизни - искусство,
ему подчинена вся жизнь.
- Охоньки!.. Оюшки!.. - чуть слышно причитал рядом домовой. - Ну,
лихоимец! Ну, супостат!
- Да что вы так? - тихо молвил Лебедев. - Он же ничего плохого. Он же
фильм, понимаете?.. на пленку хочет кедр снять - и все! - путался он в
непривычных для домового словах и понятиях.
- Даже место вокруг Омиа-мони священно, его нельзя осквернять, -
сурово произнес дзё комо, не спуская глаз со сверкающего ствола. - Сюда
бабы приходят, чтобы ребятишек родить. Придет - съест орешек - а вместе с
зернышком в нее птичка чоко перепорхнет. Чоко - души не рожденных еще
людей. Вон, видишь, растут они на дереве Омиа-мони? - указал дзё комо на