"Елена Грушко. Ночь (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

- ...
- Да скажи хоть, как зовут!
- ...
- О господи! Ну характер! Я же не со зла. Ну прости. Да ты плачешь, что
ли?! Не могу я. Ну не надо, ради бога. Вот, вся намокла. Ну иди сюда. Тихо,
тихонько... Успокойся. Кач-кач-кач... а-а-а... Ну, все? Посиди, ничего, не
такая уж ты тяжелая. А знаешь, крылья у тебя на ощупь такие мягкие... Совсем
не как птичьи. Какие-то бархатисто-синтетические. Будто кожа у маленького
ребеночка. А на щеках кожа еще нежнее. Удивительная у тебя кожа! Как...
прямо как лепесток розы. Ну вот, я тоже заговорил как твои древние.
Лилейноликая ты! Вообще ты красивая. И волосы потрясающие. Чистое золото!
Златовласая, лилейноликая... Тебе уже кто-нибудь говорил такие слова? Да,
извини, я опять забыл про крылья. Знаешь, если б не они, ты бы любой
маленькой-черненькой сто очков вперед дала. Маленькие все какие-то
коротконогие, а у тебя ножки прямо для мини. Ну, ты успокоилась? Видишь, как
я стараюсь, какие комплименты расточаю? Стройноногая, крутобедрая,
острогрудая... Ты извини, это ж просто эпитеты, безотносительно... Ей-богу!
Э... Слушай, может, ты сойдешь с моих колен? Я не устал, но... Все-таки
удивительное у тебя лицо. Так и хочется погладить. Губами прикоснуться.
Ресницы какие длинные. Что это за духи у тебя? Голова кругом. Кружится
голова. Какие у тебя руки горячие, умереть можно! Подожди, ну не уходи. Я...
ты с ума сводишь. Не надо, лучше уйди, я не могу... У тебя губы соленые.
Милая!
Луна поднялась выше, раскалилась добела, вся улица стала как бы
продолжением лунного луча: бледно-серебристые дома, слепо-голубоватые окна,
призрачные, как дым, деревья...

Ее звали Муза. Сначала, когда она, между поцелуями, открыла
свое имя, Ерасимов только мимолетно удивился его старомодной изысканности,
но уже вскоре, ломая пальцы на узких плечах, на ее упругих крыльях, он
осознал, что значит это имя и эти крылья. Муза. Его посетила Муза!
Запоздало испугался: "А если б я не вмешался, не прогнал Щекиладко?!"
Он представил пушистенького коротыша, терзающего себя и бумагу в поисках
рифмы, и чуть не рассмеялся в самый неподходящий момент, но тут же
сообразил, что если - Муза, то никаких терзаний быть не должно: будет только
стремительное скольжение божественного стиха на бумагу, а муки - это для
НЕосененных ее легкими крыла-ми. Во г. повезло! И, еще не разжав объятий,
начал прислушиваться к себе, заглушая растекшееся по всему телу счастливое
утомление напряженным, почти требовательным ожиданием озарения.
И вот обозначилась первая строка:

Мирты, и яблони, и златоцветы,
Нежные лавры, и розы, и фиалки.

Что-то в этом роде он действительно чувствовал, обнимая Музу. Ерасимов
попытался осмыслить эту строку и запомнить, потому что это, конечно, был
Лишь отрывок, вернее, обрывок стиха. "Ивик", - воз-Никло имя из той же
"Античной лирики", а потом - еЩс отрывок:

Венком охвати, Дика моя,