"И.Губерман. Вечер в гостинице (Сборник "НФ-5")" - читать интересную книгу автора

кастрюли на замках. С полчаса он скучал над блокнотом и лениво почесывал
бумагу пером, а потом вдруг снова решил культурно пообщаться и рассказал
мне старую шутку о том, как один матерый журналист спросил у другого
такого же, читал ли тот его вчерашний очерк, а тот жутко обиделся, обозвал
его хулиганом и сказал, что не читал даже Льва Толстого.
Тогда я рассказал ему, как один геолог заблудился в тайге и пять суток
голодал, хотя у него был карабин с одной пулей и лошадь, а на вопрос,
почему он не пристрелил лошадь, ответил, что она за ним записана, а у них
строгий завхоз.
И между нами установились прекрасные безразличные отношения. Честно
сказать, этот парень чем-то заинтересовал меня, несмотря на обилие готовых
заученных выражений - в Москве мне как-то не приходилось встречаться с их
братом, и думал я о них приблизительно так же, как о девицах у кинотеатра.
Но этот был совсем ничего, и любопытство к людям еще явно оставалось у
него душевной, а не профессиональной чертой.
Наслушавшись его самоуверенных формулировок, я очень удивился, когда он
сказал, что слово для него, как женщина - силой не возьмешь, а только
разумом, выдержкой, уговором.
- Ну, а любовь? - спросил я. - Женщина по любви, слова по любви?
- Понимаете ли, - сказал он. - Женщины, как правило, приходят сами по
любви, приходят к людям красивым, а слова - к талантливым. А я - сами
видите. И журналист тоже средний.
Через час я, собрался отсыпаться, а он сказал, что время - деньги,
потехе час, и куда-то убежал, вернувшись только к вечеру.
А перед моим уходом в театр мы оба поговорили с третьим соседом, сухим
краснолицым стариком из древней семьи раскольников, когда-то бежавших ни
Енисей. Его неторопливая жизнь бакенщика месяц назад завертелась волчком,
вспыхнула и испепелилась от творческого горения столичных киношников. Дело
было так.
Молодые парни из документальной студии приехали снимать фильм о
судовождении по сибирским рекам, и бакенщика прикрепили к ним как местного
специалиста. Кто-то шепнул ему, что киношников надо слушаться, а то не
заплатят денег, и старик это запомнил. На одной из съемок он по всем
правилам расставил бакены, зажег ночные огни и сел покурить. Юный
оператор, пылающий от обилия идей, нашел, что бакены стоят недостаточно
киногенично, и спросил, нельзя ли эти цветные огни-ориентиры разместить на
вечерней реке по-другому.
- Почему не можно, можно, - ответил хитрый старик и, не моргнув глазом,
переставил цветные стекла фонарей в точности, как его попросили. Он только
умолчал, что теперь сочетание огней стало бессмыслицей, и, следуя этим
путеводным звездочкам, пароходы немедленно врезались бы в берег, если бы
штурманы еще раньше не сошли с ума.
Бакенщик - это стрелочник речных путей, поэтому во всем обвинили
старика. От огорчения он жестоко запил и приехал в районный город - не
искать правды, потому что знал, что виноват, а отвести душу жалобой. За
неделю он тут очень прижился, понемногу выпивал с новыми знакомыми, потом
добавлял с другими, и по утрам у него дрожали руки. Он утверждал, что его
трясет некий Аркашка, требующий выпить - и действительно, после первой же
утренней рюмки руки переставали дрожать. В фольклоре и в самом деле уже
давно существует этот невидимый Аркашка, и старик говорил о нем продуманно