"И.Губерман. Вечер в гостинице (Сборник "НФ-5")" - читать интересную книгу автора

глазами был объявлен в афише с красной строки и вовсе не делал секрета из
своего таланта и случайности пребывания в этой труппе. Он венчал собой
первое отделение, этот ржавеющий гвоздь программы, и был упоенно взвинчен,
как петух в без одной минуты пять. Правда, плотоядно уставившись на
кого-то в первом ряду, запел он действительно с чувством. Как сирена,
увидевшая Одиссея. Он так исказил слова старой песни, что в перерыве я
решил зайти к нему за кулисы.
Он сидел перед зеркалом, любовно изучая свое лицо.
- Послушайте, - сказал я от двери. - Вы поете: "Жизнь, ты помнишь
солдат, что погибли, себя защищая". Вы понимаете - себя?!
- А кого же? - спросил тенор и засмеялся от превосходства.
После перерыва я отыскал свое законное место, но там - как она прошла
без билета? - сидела она, явно она, так жестоко опоздавшая, и все
простивший расцветший рыжий искоса смотрел на нее сбоку, как одноглазый
пират на пассажирский парусник. И я понял, что не уйти мне сегодня от
общительного блондина и, сев к нему, сдался на милость победителя, покорно
кивая, когда он шептал мне, что будет на сцене дальше.
А где-то на пятом номере он весь подобрался, и я снова почувствовал,
что он волнуется. На сцену выходил фокусник.
Так вот в чем дело, он еще любит эти детские штуки, и ясно теперь, чем
он занимается с учениками. А дома от бесчисленных стараний перебита вся
посуда, но алгебраичка не покупает новую, зная из литературы, что мужа
лучше держать в строгости.
У фокусника было длинное желтоватое лицо с тонким прямым носом и шапка
седых волос, жестко клонящихся набок. Он был похож на старого индейского
вождя - только дай ему лук или томагавк, он мигом оставил бы эти фокусы.
Было ему лет пятьдесят, и фокусник он был очень слабый.
Просто бывший учитель, злорадно подумал я. Чуть приноровился и пошел в
профессионалы. Теперь бедствует и уже жалеет, но зато исполнилась голубая
мечта ходить в театр со служебного входа. Ах, блондин, плохи твои будущие
дела!
Фокуснику помогала женщина с мягким добрым лицом, никак не вязавшимся
со зловещими кинжалами, которые по ходу обмана зрителей приходилось то
доставать, то прятать.
А потом было что-то еще, а потом я вышел и облегченно вздохнул.
Знакомые пробирались друг к другу, чтобы спросить бессмысленное "Ну,
как?", мужчины закуривали, женщины говорили о теноре.


В номере, где меня поселили, было три кровати, шкаф, диван и пародия на
репинских бурлаков. Один из них по воле вдохновенного копииста высоко
держал голову и зорко смотрел вдаль, вероятно провидя светлое будущее
волжского пароходства. Да и ядовитый пейзаж был дружеским шаржем на
природу.
Сосед, мой ровесник (или чуть помоложе), худой и лысоватый парень -
газетчик был мне довольно симпатичен. Еще утром, когда усталый и пыльный я
ввалился в номер, он сразу же задал мне журналистско-милицейский вопрос:
кто я есть.
- Хомо сапиенс, - буркнул я, и он больше ничего не спросил, очевидно
приняв мое настроение за характер жильца коммунальной квартиры, где