"Виктор Гюго. Марьон Делорм" - читать интересную книгу автора

литературное предприятие воспринимается именно как литературное.
И, наконец, автор должен заметить, что в царствование старшей линии
Бурбонов этой пьесе была бы навсегда и решительным образом закрыта дорога в
театр. Не будь июльской революции, ее никогда бы не поставили на сцене. Если
бы данное произведение обладало большими достоинствами, на него можно было
бы указать тем, кто утверждает, что июльская революция повредила искусству.
Нетрудно было бы доказать, что это великое потрясение, приведшее к свободе и
гражданскому равенству, не повредило искусству, а послужило ему на пользу;
что оно было ему не только полезно, но и необходимо. В самом деле, в
последние годы Реставрации новый дух XIX века проник повсюду, преобразовал
все, начал все сызнова: историю, поэзию, философию - все, кроме театра. Это
странное явление объясняется очень просто: цензура окружала театр каменной
стеной. Не было никакой возможности чистосердечно, во весь рост, честно, с
беспристрастием, но вместе с тем и со строгостью художника, вывести на сцену
короля, священника, вельможу, средние века, историю, прошлое. Мешала
цензура, снисходительная к написанным в духе господствующей школы и
исполненным условностей произведениям, которые все приукрашивают и,
следовательно, все искажают, безжалостная к истинному искусству,
добросовестному и искреннему. Можно с трудом насчитать несколько исключений;
всего три-четыре подлинно исторических и драматических произведения смогли
проскользнуть на сцену в те редкие моменты, когда полиция, занятая в другом
месте, оставляла ее дверь приоткрытой. Так цензура не пропускала искусство в
театр. Видок преграждал путь Корнелю. А ведь цензура была неотъемлемой
частью Реставрации: одна не могла исчезнуть без другой. Должна была,
следовательно, совершиться социальная революция, чтобы могла произойти
революция искусства. Когда-нибудь июль 1830 года будет признан датой столько
же литературной, как и политической. Теперь искусство свободно: от него
зависит оставаться достойным.
Прибавим в заключение, что публика - так оно должно быть, и так оно и
есть - никогда не была лучше, просвещеннее и серьезнее, чем в настоящее
время. Революции хороши тем, что они способствуют быстрому - и
одновременному и всестороннему - созреванию умов. В такое время, как наше,
инстинкт масс через два года становится господствующим вкусом. Жалкие,
бывшие предметом споров слова "классический" и "романтический" канули в
бездну 1830 года, как "глюкист" и "пиччинист" исчезли в пучине 1789 года.
Осталось только искусство. Художника, изучающего публику - а ее надо
непрестанно изучать, - очень поощряет то, что в массах с каждым днем
развивается все более серьезное и глубокое понимание того, что соответствует
данному веку, не только в политике, но и в литературе. Отрадно видеть, как
эта публика, обремененная множеством материальных забот, которые ее
беспрестанно мучают и угнетают, толпой стекается смотреть первые
произведения возрождающегося искусства, даже если они так несовершенны и
полны недостатков, как это. Чувствуется, что она внимательна, проникнута
симпатией и полна доброй воли, независимо от того, преподносят ли ей в
исторической пьесе уроки прошлого, или поучают ее в драме страстей вечным
истинам. Несомненно, не было еще, на наш взгляд, более благоприятного
момента для драмы. Настало, думается нам, время для того, кого бог одарил
гениальностью, создать целый театр, обширный и простой, единый и
разнообразный, национальный по историческим сюжетам, народный по своей
правдивости, человечный, непринужденный и всеобъемлющий по изображению