"Лев Гумилев. Автобиография. Автонекролог" - читать интересную книгу автора

Второе - "Бой Геракла с гидрой":

Уже у гидры семиголовой
Одна скатилась голова,
И наступает Геракл суровый
Весь золотой под шкурой льва.

И третье - "Геракл, который расстреливает гарпий из лука":

Ни клюв железный, ни стальные крылья
От стрел Геракла гарпий не спасут.
Залитый кровью и покрытый пылью
Во тьме герой творит свой страшный суд.

Эти картинки и подписи сохранялись некоторое время. Естественно, они не
уцелели, но память меня детская не подвела: я цитирую совершенно точно.
Последний раз папа приезжал для того, чтобы увезти свою вторую жену
Анну Николаевну Энгельгардт-Гумилеву вместе с моей маленькой сестрицей
Леночкой. Надо сказать, что с Леночкой у меня сохранялись хорошие отношения.
Даже в Ленинграде, когда я вернулся, я к ней заходил, с ней встречался, и
вообще мы были в самых дружеских отношениях, хотя встречались, естественно,
редко - она была много моложе меня, на целых 7 лет.
Когда мне было 5 лет, бабушка Анна Ивановна привезла меня из Бежецка к
папе в Ленинград, но папа в это время уже жил отдельно от мамы, он занимал
квартиру, брошенную Маковским, на углу Ивановской и Николаевской. Но эта
квартира была очень холодная, большая, отапливать ее было невозможно.
Коридоры там были темные и страшные. И оттуда переехали в очень уютную
квартиру - Преображенская, 5, ныне улица Радищева, если я не ошибаюсь, где
было все очень мило и уютно.
Папа один раз водил меня к маме в Шереметевский дворец, где жил бывший
репетитор детей Шереметевых ассириолог Владимир Казимирович Шилейко (тогда я
его помню). Я некоторое время поиграл у мамы, потом папа зашел за мной, взял
меня и увел обратно. С Шилейко я с тех пор не встречался, потому что, когда
я приехал снова, вернее, бабушка меня привезла (остановилась она у своей
племянницы Констанции Фридольфовны, вполне русской женщины, вот с таким
скандинавским отчеством), то она возила меня к маме в Мраморный дворец, где
та продолжала жить с Шилейкой. Но Шилейки не было в это время, вместо него
сидел Пунин, ее земляк, и как выяснилось впоследствии, ставший ее
морганатическим мужем. Он сидел и молчал. Я поздоровался с мамой, там нас
сфотографировали, фотокарточка осталась.
Папа ко мне относился очень хорошо и внимательно. Он дал мне
возможность получиться поэзии и даже посвятил мне большую свою африканскую
поэму "Мик", сделав на ней надпись: "Это сыну Льву. Пускай он ее дерет и
треплет, как хочет". Но последний раз я папу видел, когда он приезжал, чтобы
забрать Анну Николаевну с Леной в Петроград (Петроград тогда еще). И с тех
пор я его не видел.
К маме я приехал уже позже, когда мне было 17 лет (это был 1929 год), и
кончил школу уже в Ленинграде. Но жить мне, надо сказать, в этой квартире,
которая принадлежала Пунину, сотруднику Русского музея, было довольно
скверно, потому что ночевал я в коридоре, на сундуках. Коридор не