"Лев Гумилев. Автобиография. Автонекролог" - читать интересную книгу автора

отапливался, был холодный. А мама уделяла мне внимание только для того,
чтобы заниматься со мной французским языком. Но при ее антипедагогических
способностях я очень трудно это воспринимал и доучил французский язык, уже
когда поступил в университет.
Когда я кончил школу, то Пунин потребовал, чтобы я уезжал обратно в
Бежецк, где было делать нечего и учиться нечему и работать было негде. И мне
пришлось переехать к знакомым, которые использовали меня в качестве
помощника по хозяйству - не совсем домработницей, а так сказать носильщиком
продуктов. Оттуда я уехал в экспедицию, потому что биржа труда меня устроила
в Геокомитет. Но когда я вернулся, Пунин встретил меня и, открыв мне дверь,
сказал: "Зачем ты приехал, тебе даже переночевать негде". Тем не менее меня
приютили знакомые, а затем, когда шла паспортизация, Пунин разрешил
прописаться у него, хотя я жил на свою очень скромную зарплату совершенно
отдельно.

* * *

Из всех интеллигентов, с которыми я встречался, лучше всех ко мне
отнесся ныне покойный ректор университета Александр Алексеевич Вознесенский,
который дал мне возможность защитить диссертацию в университете, но это было
уже значительно позже. Прошла война, большую часть которой я провел в
Норильске, работая в шахтах и в геологических экспедициях, после чего я
пошел в армию добровольно и участвовал в штурме Берлина. Когда я вернулся,
то узнал, что сестра моя Лена вместе со своей матерью Анной Николаевной
погибли во время блокады. Мама встретила меня очень радостно, мы целую ночь
с ней разговаривали, она читала мне свою новую поэму, свои новые стихи.
С Пуниным она уже рассталась совершенно, и у нее были две комнаты. В
одну из них она меня пустила и прописала. И я поступил в аспирантуру
Института востоковедения, но как только совершилось постановление о журналах
"Звезда" и "Ленинград", т. е. о моей маме, то меня оттуда выгнали, несмотря
на то что за первый же год я сделал все положенные доклады и сдал все
положенные экзамены. И диссертация у меня тоже была готова, но тогдашняя
дирекция института, которой командовал доктор филологических наук Боровков,
заявила, чтобы я убирался и они меня не поставят на защиту. И я оказался на
улице с очень плохой характеристикой, совершенно несправедливой. Там было
написано, что я был высокомерен и замкнут (хотя я очень общительный человек)
и что я не вел общественную работу, которую мне, по правде сказать, и не
поручал никто. Но с такой характеристикой защищать диссертацию было нельзя,
и остались мы с мамой в очень тяжелом положении.
И тут мне удалось устроиться в психиатрическую больницу библиотекарем.
Там я наладил библиотеку, выдавал больным и врачам книги, устроил
передвижку, получил хорошую характеристику, и тогда-то я и обратился в
университет, где ректор разрешил мне защищать кандидатскую диссертацию. Мы с
мамой очень переживали это, потому что жили очень скудно: отапливать
помещение было невозможно, денег на дрова не было и мне помнится, как я
пилил и колол дрова и таскал их на третий этаж на своем горбу, чтобы
отапливать хотя бы одну комнату из двух.
С питанием было тоже очень плохо, и поэтому, когда я шел на защиту
кандидатской диссертации, я съел все, что было дома. Дома не осталось даже
куска хлеба, и отпраздновать мою защиту можно было только в складчину.