"Лев Гумилев. Автобиография. Автонекролог" - читать интересную книгу автора

Кое-кто подкинул мне денег, пришли, поздравили меня с защитой кандидатской,
совершенно блестящей.
Институт востоковедения Академии наук и тут сыграл свою роль. Он вызвал
Александра Натановича Бернштама, заслуженного деятеля киргизской науки, для
того чтобы он разоблачил меня перед Ученым советом и завалил мою
диссертацию. Он сделал мне 16 возражений, из которых два считал самыми
злобными: незнание восточных языков и незнание и неупотребление марксизма. Я
ответил ему по 16-ти пунктам, в том числе я говорил с ним по-персидски, на
что он не мог ответить; я приводил ему тюркские тексты, которые он плохо
понимал, гораздо хуже меня. Я рассказал свою концепцию в духе исторического
материализма и спросил моих учителей, насколько они согласны. Привел цитату
из его работы, где было явное нарушение всякой логики, и, когда он
запротестовал с места, я попросил принести журнал из библиотеки, чтобы
проверить цитату.
15 голосов было за меня, один - против. Это было для меня
совершеннейшее торжество, потому что с этими академическими деятелями я
устроил избиение младенцев, играя при этом роль царя Ирода.
Но после этого постановления мы с мамой оказались опять в бедственном
положении. С большим трудом меня приняли на работу в Музей этнографии
народов СССР с зарплатой в 100 рублей, т. е. примерно на том же положении,
как я был в аспирантуре. Денег у нас не хватало. Мама, надо сказать, очень
переживала лишение возможности печататься. Она мужественно переживала это,
она не жаловалась никому. Она только очень хотела, чтобы ей разрешили снова
вернуться к литературной деятельности. У нее были жуткие бессонницы, она
почти не спала, засыпала только уже под утро, часов так в семь, когда я
собирался уходить на работу. После чего я возвращался, приносил ей еду,
кормил ее, а остальное время она читала французские и английские книжки, и
даже немецкую одну прочла (хотя она не любила немецкий язык) и читала
Горация по-латыни. У нее были исключительные филологические способности.
Книги я ей доставлял самые разнообразные. Я брал себе книги для работы из
библиотеки домой, и, когда она кричала: "Принеси что-нибудь почитать", я ей
давал какую-нибудь английскую книгу, например эпос о Гэсере или о Тибете.
Или, например, Константина Багрянородного она читала. Вот таким образом все
время занимаясь, она очень развилась, расширила свой кругозор. А я, грешный
человек, тоже поднаучился. Пока не случилось событие, которому объяснение я
не могу найти до сих пор.
Внезапно в 1949 году, после того как мама погостила в Москве у Ардовых
и вернулась, пришли люди, которые арестовали сначала Лунина, нашего соседа,
а потом пришли за мной, арестовали меня. Следствие заключалось в том, что
следователи задавали мне один и тот же вопрос: "Скажи что-нибудь
антисоветское, в чем ты виноват". А я не знал, в чем я виноват. Я считал,
что я ни в чем не виноват, и никаких неприятностей вообще вспомнить даже не
мог. Тем не менее меня осудили на Шлет, опять-таки особым совещанием, причем
в заключение мне прокурор сказал: "Вы опасны, потому что вы грамотны.
Получите Шлет". И я их получил.
Срок я отбывал сначала в Караганде, потом в Междуреченске, между двумя
реками очень красивыми - Томъю и Усой, и, наконец, в Омске, там же, где и
Достоевский был. И тут 1956 год, XX съезд (дата, которую я вспоминаю всегда
с благоговением) дал мне свободу. Мама присылала мне посылки - каждый месяц
одну посылку рублей на 200 тогдашними деньгами, т. е. на наши деньги на 20