"Лев Гумилев. Автобиография. Автонекролог" - читать интересную книгу автора

рублей. Ну кое-как я в общем не умер при этой помощи.
Но когда я вернулся, к сожалению, я застал женщину старую и почти мне
незнакомую. Ее общение за это время с московскими друзьями - с Ардовым и их
компанией, среди которых русских, кажется, не было никого - очень повлияло
на нее, и она встретила меня очень холодно, без всякого участия и
сочувствия. И даже не поехала со мной из Москвы в Ленинград, чтобы прописать
в своей квартире. Меня прописала одна сослуживица (Т. А. Крюкова. - Ред.),
после чего мама явилась, сразу устроила скандал - как я смел вообще
прописываться?! (А не прописавшись, нельзя было жить в Ленинграде!) После
этого я прописался у нее, но уже тех близких отношений, которые я помнил в
своем детстве, у меня с ней не было.
Здесь она от меня требовала, чтобы я помогал ей переводить стихи, что я
и делал по мере своих сил, и тем самым у нас появилось довольно большое
количество денег. Я поступил работать в Эрмитаж, куда меня принял мой старый
учитель профессор Артамонов, с которым я был вместе в экспедиции. Там я
написал книгу "Хунну", написал свою диссертацию "Древние тюрки", которую
защитил в 1961 году. Маме, кажется, очень не нравилось, что я защищаю
докторскую диссертацию. Почему - я не знаю. Очевидно, она находилась под
сильным влиянием. В результате 30 сентября 1961 года мы расстались, и я
больше ее не видел, пока ее не привезли в Ленинград, и я организовал ее
похороны и поставил ей памятник на те деньги, которые у нее на книжке
остались и я унаследовал, доложив свои, которые у меня были.
Надо сказать, что для меня мама представляется в двух ипостасях: милая,
веселая, легкомысленная дама, которая могла забыть сделать обед, оставить
мне деньги на то, чтобы я где-то поел, она могла забыть - она вся была в
стихах, вся была в чтений. Она очень много читала Шекспира и о Шекспире и
часто не давала мне заниматься, потому что если она вычитывала что-нибудь
интересное, вызывала меня и сообщала мне это. Ну, приходилось как-то
реагировать и переживать. Но все равно это было все очень мило и
трогательно, я бы сказал. Но когда я вернулся после 56-го года и когда
началась моя хорошая творческая трудовая жизнь, то она потеряла ко мне
всякий интерес. Иногда я делал ей визиты, но она не хотела, чтобы я жил ни у
нее на квартире, ни даже близко от нее. Я получил очень маленькую комнату в
конце Московского проспекта, так что встречались мы эпизодически, редко, и
об этом периоде ее жизни я ничего рассказать не могу.
Но своей жизнью, вот этими последними 30-ю годами я очень доволен. В
Эрмитаже профессор Артамонов давал мне возможность сидеть в библиотеке и
заниматься и писать. Там я доработал то, что я сделал, еще находясь в
Сибири, на тяжелых работах, где я был иногда инвалидом, иногда
библиотекарем, иногда просто больным, но мне удалось тогда написать очень
много черновиков по тем книгам, которые мне присылали. Затем я за 5 лет
отработал свои две книги - "Хунну" и "Древние тюрки". Вторую я защитил как
диссертацию на степень доктора исторических наук, после чего был приглашен в
университет, и - поскольку я интересовался исторической географией - на
географический факультет. Это был самый лучший период моей жизни. Я просто
был счастлив, что я могу ходить на работу, что я могу читать лекции. На
лекции ко мне приходили не только студенты (не смывались, что всех
удивляло), но даже в большом количестве вольнослушатели. И все эти 25 лет,
которые я в университете, я занимался этой работой, а в свободное время -
отпускное и каникулярное - продолжал писать книги по истории, географии и