"Георгий Гуревич. Чудак человек (Авт.сб. "Только обгон")" - читать интересную книгу автора

Так построены у Чехова "Душечка", "Попрыгунья", "Ионыч", "Человек в
футляре"...
А у Достоевского противоположное. На целый роман, на тома хватает
событий нескольких дней. Доктор Чехов как бы писал историю затяжной
болезни, а Достоевский - бывший каторжанин - следственное дело, разбор
катастрофы, драмы, приведшей на каторгу.
Если бы я хотел рассказать о катастрофе, о крушении чудака, о его
раскаянии, прозрении, смирении и очищении от чудачества, я бы постарался
следовать стремительной схеме Достоевского. Кстати, так построен фильм
"Полеты во сне и наяву". Герой его - явный чудак, и все события там
уложены в три дня. Чудак терпит крушение, терзая себя и окружающих. Вывод:
берегитесь чудаков! А я ведь другое хотел написать: не "берегитесь", а
"берегите"!
Предпочитаю схему доктора Чехова: история хронического чудачества. И
начну я с самого раннего детства. Почему? Потому что они, чудаки, чудят,
потакая своим склонностям, внутренним потребностям. А внутренние
потребности сплошь и рядом - врожденные. Я даже выяснял специально, была
ли у моего героя "чудацкая" наследственность. Но нет, родители у него были
нормальные, потомственные интеллигенты, начитанные, хорошо образованные,
со знанием языков и разносторонними интересами: рисовали, музицировали,
путешествовали, играли в шахматы, имели широкий круг знакомых, ходили в
гости, принимали, беседовали за чаем (выпивать в гостях не было принято
тогда). Известно, правда, что отец моего героя отравился фосгеном примерно
за год до его рождения. Можно написать диссертацию: "О влиянии фосгена на
гены".
Лев Толстой сказал: "Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая
несчастливая семья несчастна по-своему". Перефразируя, можно сказать, что
все нормальные люди похожи друг на друга, каждый чудак чудит по-своему.
Чудаки бесконечно разнообразны, ибо все они - отклонение. На каждую норму
отклонений множество. Чудаки - словно волосы, вставшие дыбом: каждый
торчит не туда, но все вместе они создают пышную прическу. Без чудаков
жизнь выглядела бы лысоватой, по меньшей мере - прилизанной.
И вот из великого многообразия чудаков я присмотрел довольно
обыденного: ребенка, который сам себя занимает, не скучает в одиночестве,
в собственной голове находит темы для игр. Изредка среди таких попадаются
будущие математики, очень редко - гениальные математики, вроде Ландау,
забавляющиеся в четырехлетнем возрасте складыванием чисел на песке.
Гораздо чаще встречаются болезненные дети, слишком слабые, чтобы играть со
сверстниками. Но мой герой не был хилым ребенком, ничего страшнее кори не
перенес. Я помню его отлично: краснощекий, горластый, обожатель хлеба с
маслом и пшенной каши (еще бы он привередничал, растущий в голодные годы),
этакий топотун в вельветовых штанишках цвета пыли и со спущенными чулками.
Чулки были спущены потому, что подвязки он не умел застегивать как
следует. И шнурки на ботинках завязывать не научился... а рисовать умел. И
рисовал только лошадей, и обязательно начиная с заднего копыта. Взрослых
это удивляло чрезвычайно, но малыш был по-своему логичен. Почему начинать
с копыта? Потому что лошадь стоит на земле. Почему с заднего? Потому что
может стоять дыбом. Подвешивать лошадь за голову, как это делают взрослые,
просто неудобно.
Это я за него рассуждаю сейчас. Конечно, маленький чудак не мог