"Георгий Гуревич. Они же деревянные (Авт.сб. "Только обгон")" - читать интересную книгу автора

глазу на глаз (впрочем, это неточное выражение, у них же нет глаз). От
посторонних таятся, возможно, стесняются.
Со мной мои вещи словоохотливы, я немало узнал об их вкусах и
переживаниях. Оказывается, все они любят быть в деле, томятся на полках,
сетуют, если я редко пользуюсь ими. Когда я открываю гардероб, рубашки
начинают ерзать на вешалках, выставляют воротнички и рукава, чтобы
напомнить о себе, шепчут: "Меня... меня... меня надень сегодня".
Избранница гордится, красуется, жеманится, переливаясь на свету.
Оставшиеся кричат ей с завистью (черной или белой?): "Смотри там
хорошенько! Когда вернешься, расскажешь, что видела". Понимаю: тоскливо им
на плечиках, каждой хочется выйти в свет, на людей посмотреть, себя
показать.
Рубашки любят, чтобы я их носил, стаканы, чашки - чтобы пил из них,
стулья - чтобы на них сидел, кушетка - чтобы полеживал. Вещи любят
обслуживать меня; не служить, не прислуживать, а обслуживать. Я для них не
хозяин-барин, не божество, не владыка, не обожаемый кумир. Я только
клиент, объект забот, член их семейства, пожалуй. Ко мне относятся
заботливо, снисходительно и ворчливо, как пожилые медицинские сестры к
больным, как воспитательницы к малышам, как закройщики к постоянным
заказчикам. Я объект, клиент. Меня обслуживают, но критикуют. "Наш" -
называют меня за глаза. "Наш опять бросил меня где попало... Наш опять не
почистил меня... Погулять? Как бы не так! От Нашего дождешься! Опять целый
вечер валялся с детективом в руках".
Но и детектив просился же в руки! На всех не угодишь.
Книги любят, чтобы их читали, ботинки - чтобы в них ходили. Какое
удовольствие им в том, чтобы топать по грязи и по лужам? Но вещам,
оказывается, нравится действовать, осуществлять свое жизненное назначение.
Назначение ботинок - ходить по дорогам, назначение щеток - счищать пыль,
они даже не любят чистой обуви. Назначение сковородок - жарить котлеты,
назначение котлет - быть съеденными. Впрочем, с пищей я мало разговариваю.
Пребывание ее в доме мимолетно, да и сама она бессловесна.
Я еще не успел разобраться во всех подробностях. Вещи заговорили у меня
не так давно... вскоре после посещения той странной женщины в черном
платке.
Появлению ее предшествовало не менее странное письмо в смятом конверте
без адреса, я нашел его в почтовом ящике. Почерк был корявый, написано
безграмотно. Орфографические ошибки не привожу.

"Товарищ Клушин!
Немедленно прекратите ваши выступления в газете. Я знаю, от кого они
идут. Немедленно пойдите в газету и заявите, что вы все выдумали из
головы, иначе будет плохо. Я за вами слежу, от меня не уйдете..."

А потом появилась и она сама: мрачная, небольшого роста женщина в
потертой кацавейке и черном платочке, с тонкими поджатыми губами и
насупленными бровями. Я думаю, моя мать тут же захлопнула бы перед нею
дверь, решила бы, что это воровка. Бабушка, наоборот, пригласила бы на
кухню и усердно потчевала бы богоугодную странницу. А прабабушка,
вероятно, долго бы крестилась и прыскала на порог святой водой, чтобы
избавиться от дурного глаза и наговора ведьмы. Но в наше время не верят в