"Георгий Гуревич. В зените" - читать интересную книгу автора

понимания этой сложности.
И вот он умер. Три недели назад, девятого числа.
Я решил почтить его память, во вступительном слове сказал о нем на
симпозиуме. Хотел отдать дань уважения, но боюсь, что прозвучало это
самодовольно: вот, мол, у скромного учителя понимания выросли такие
пониматели, как я. Так или иначе, сказал, уселся в президиуме, положив локти
на красную скатерть и благодушно поглядывая на молодых читателей (и
читательниц), желавших высказать свое мнение о книге, "вызвавшей всеобщий
интерес".
Но тут началось непредвиденное. На трибуну вышел молодой человек с
оттопыренными ушами, кандидат физматнаук такой-то и заявил
- Один видный ученый так сказал о своем ученике: "Хорошо, что он стал
поэтом, для математики у него не хватает воображения". Видимо, замечание это
было очень глубоким и метким, ибо, встречаясь в жизни своей с так называемой
научной фантастикой, я всегда поражался редкостному отсутствию воображения у
авторов.
Я представляю себе, что, если бы фантасту XVIII века кто- нибудь шепнул,
что из Петербурга в Москву надо будет возить по миллиону пудов в сутки, что
живописал бы он? Конечно, гигантскую телегу величиной с дом и упряжку
битюгов размером с жирафа. Фантасты XX века знают, что к Луне летают на
ракете. И что изображают они, пытаясь рассказать о полете к звездам?
Нехимическую, фотонную, субсветовую, но все равно - ракету. Космического
битюга! И что" вообразит фантаст, если речь зайдет об осушении океана?
Насос! Примерно такой, какой качает у него воду на даче из колодца, но
побольше - насос-битюг. Я могу привести расчеты, если вас не пугают цифры...
И он действительно привел расчет, из которого получалось, как дважды два
четыре, что, если все берега Японского моря уставить насосами, они будут
выкачивать воду 177 лет и три месяца с половиной. При этом уровень океана
поднимется на пять метров, в результате человечество потеряет больше, чем
приобретет.
Этого молодого человека я начал слушать с благодушной улыбкой, так и
застыл, забыв согнать улыбку с лица. Спохватился, когда он уже сходил с
трибуны. А на его месте уже стоял другой оратор - седоватый, румяный, с
острой бородкой. Председатель назвал фамилию. Конечно, я знал Л - автора
лирических рассказов о лесниках и рыбаках, простых людях, у которых
набираешься мудрости, сидя у дымного костра комариными ночами.
- Не совсем понимаю, для чего тут называли цифры, - так начал он. - У нас
ведь не проект обсуждается, а книга, художественное произведение. А что есть
художество? Это изображение Художник рисует красками, писатель - словами.
Вот ноябрьская осень: белые тропинки на зеленой траве. Голая земля уже
промерзла, обледенела, заиндевела, а под травой теплее - там снег тает.
Замерзшие лужи аппетитно хрустят, словно сочное яблоко. Под матовым ледком
белые ребра - ребристая конструкция, как у бетонного перекрытия. Может быть,
бетонщики у луж позаимствовали схему? Вот такие штрихи копишь для читателя,
складываешь в память, на подобных ребрах держится художественность. Но я не
понимаю, может быть, мне здесь объяснят на симпозиуме, на каких ребрах
держится фантастика? В будущем никто из нас не бывал, в космосе автор не
бывал, океаны не осушал. Какими же наблюдениями он потрясет нас? Как поразит
точной деталью, удачным словечком, если все он выдумывает от начала до
конца. Я прочел десять страниц и сдался. Язык без находок, холодный отчет,