"Георгий Гуревич. В зените" - читать интересную книгу автораза двести. На двести километров от города под каждым кустом бутылки и
консервные банки. И тут еще ваша мечта о насосах, выпивающих море. Я прочел, меня дрожь проняла. Представил себе эти ревущие жерла, глотающие всю Малую Невку зараз. А потом вместо залива топкий ил, вонючая грязь отсюда и до Кронштадта, ржавые остовы утонувших судов, разложившиеся утопленники. Дорогой мой, не надо! Пожалейте, будьте снисходительны. Оставьте в покое сушу, море и нас. Мы обыкновенные люди с человеческими слабостями. И писать для нас надо, учитывая слабости: чуточку снисхождения, чуточку обмана даже, утешающего, возвышенного. А у вас холодная и точная логика конструктора. Она словно сталь на морозе, к ней больно притронуться. Вы цифрами звените как монетами, все расчет да расчет. Для писателя у вас тепла не хватает. И вот, разоблаченный, я лежу на гостиничной койке, бессильно свесив руки. Для науки у меня не хватает воображения, для литературы - тепла. И тут еще является читатель, который, испытав величайшее наслаждение, хочет изъявить чувства лично... Стук! Как, уже? Преодолел лифт и две ковровые дорожки? - Миль пардон! Я имею честь видеть перед собой?.. Грузный, лысый, с шаркающей походкой. А одет нарядно: запонки на манжетах, манишка, старомодный шик. И французит. У нас это вышло из моды лет пятьдесят. Из эмигрантов, что ли? - Простите, по телефону не расслышал вашу фамилию. - Граве, Иван Феликсович Граве, с вашего разрешения. - Астроном Граве? Но мне представлялось, что вы гораздо старше. - Я не тот Граве, не знаменитый. Тот - мой двоюродный дядя. Он умер недавно в Париже. Меня тоже увезли в Париж мальчиком. Там я учился, там работал. Но Петербург в моей семье всегда считали родным городом. И вот удалось вернуться на склоне лет. - Миль пардон, - пыхтит он. - До сих пор я не имел чести лично, тет-а-тет, беседовать с писателем, жени-де-леттр. Даже смущен немножко. И недоумеваю. По вашим вещам я составил себе представление о вас, как о юноше порывистом, нервозном, с пронзительным взором и кудрями до плеч. Я полагал, что фантастика, как поэзия, жанр, свойственный молодости. А вы человек в летах, склонный к тучности, я бы сказал... "Что за манера - прийти в гости и вслух обсуждать фигуру хозяина" - Внешность обманчива. Кто же судит по внешности? - Слова мои - чистейшая демагогия. Все мы судим по внешности. Молоденькая и хорошенькая - значит милая девушка. Прилично одет - уважаемый человек, плохо одет - подозрительный. - Но согласитесь, однако, что человек с моим обликом не может сделать великое открытие. "Все ясно - непризнанный изобретатель. Сейчас будет уговаривать написать о нем роман". - Для открытия прежде всего нужна аппаратура, - говорю я. И собираюсь повторить слова Физика о синхрофазотроне. - Да-да, аппаратура, оборудование, - подхватывает он. - Астроном, прикрепленный к рекордному телескопу, как бы получает ярлык на открытие. Впрочем, и тема играет роль. Вы заметили, что широкую публику интересуют не все разделы астрономии, а только экстремальные, краевые. С одной стороны - очередное, достижимое: Луна, Марс, Юпитер, с другой стороны - наиотдаленнейшее: квазары, пульсары, предельное и запредельное. Альфа и омега! |
|
|