"Георгий Гуревич. В зените" - читать интересную книгу автора

за двести. На двести километров от города под каждым кустом бутылки и
консервные банки. И тут еще ваша мечта о насосах, выпивающих море. Я прочел,
меня дрожь проняла. Представил себе эти ревущие жерла, глотающие всю Малую
Невку зараз. А потом вместо залива топкий ил, вонючая грязь отсюда и до
Кронштадта, ржавые остовы утонувших судов, разложившиеся утопленники.
Дорогой мой, не надо! Пожалейте, будьте снисходительны. Оставьте в покое
сушу, море и нас. Мы обыкновенные люди с человеческими слабостями. И писать
для нас надо, учитывая слабости: чуточку снисхождения, чуточку обмана даже,
утешающего, возвышенного. А у вас холодная и точная логика конструктора. Она
словно сталь на морозе, к ней больно притронуться. Вы цифрами звените как
монетами, все расчет да расчет. Для писателя у вас тепла не хватает.
И вот, разоблаченный, я лежу на гостиничной койке, бессильно свесив руки.
Для науки у меня не хватает воображения, для литературы - тепла. И тут еще
является читатель, который, испытав величайшее наслаждение, хочет изъявить
чувства лично...
Стук! Как, уже? Преодолел лифт и две ковровые дорожки? - Миль пардон! Я
имею честь видеть перед собой?.. Грузный, лысый, с шаркающей походкой. А
одет нарядно: запонки на манжетах, манишка, старомодный шик. И французит. У
нас это вышло из моды лет пятьдесят. Из эмигрантов, что ли? - Простите, по
телефону не расслышал вашу фамилию. - Граве, Иван Феликсович Граве, с вашего
разрешения. - Астроном Граве? Но мне представлялось, что вы гораздо старше.
- Я не тот Граве, не знаменитый. Тот - мой двоюродный дядя. Он умер
недавно в Париже. Меня тоже увезли в Париж мальчиком. Там я учился, там
работал. Но Петербург в моей семье всегда считали родным городом. И вот
удалось вернуться на склоне лет.
"Ну и чего же ты хочешь от меня, племянник знаменитого дяди?"
- Миль пардон, - пыхтит он. - До сих пор я не имел чести лично,
тет-а-тет, беседовать с писателем, жени-де-леттр. Даже смущен немножко. И
недоумеваю. По вашим вещам я составил себе представление о вас, как о юноше
порывистом, нервозном, с пронзительным взором и кудрями до плеч. Я полагал,
что фантастика, как поэзия, жанр, свойственный молодости. А вы человек в
летах, склонный к тучности, я бы сказал...
"Что за манера - прийти в гости и вслух обсуждать фигуру хозяина"
- Внешность обманчива. Кто же судит по внешности? - Слова мои - чистейшая
демагогия. Все мы судим по внешности. Молоденькая и хорошенькая - значит
милая девушка. Прилично одет - уважаемый человек, плохо одет -
подозрительный.
- Но согласитесь, однако, что человек с моим обликом не может сделать
великое открытие.
"Все ясно - непризнанный изобретатель. Сейчас будет уговаривать написать
о нем роман".
- Для открытия прежде всего нужна аппаратура, - говорю я. И собираюсь
повторить слова Физика о синхрофазотроне.
- Да-да, аппаратура, оборудование, - подхватывает он. - Астроном,
прикрепленный к рекордному телескопу, как бы получает ярлык на открытие.
Впрочем, и тема играет роль. Вы заметили, что широкую публику интересуют не
все разделы астрономии, а только экстремальные, краевые. С одной стороны -
очередное, достижимое: Луна, Марс, Юпитер, с другой стороны -
наиотдаленнейшее: квазары, пульсары, предельное и запредельное. Альфа и
омега!