"Георгий Гуревич. В зените" - читать интересную книгу автора

по скулам. И я, мокрый и усталый, трясся в такт со всеми вместе. История с
космической телеграммой казалась мне все нелепей.
Опять мы переехали через мост и оказались в районе новых домов. Во всех
городах есть такие, и везде они называются "наши Черемушки". В Черемушках
почти все пассажиры сошли, мы с Граве оказались в пустом вагоне.
- Так что вы хотите узнать у наших звездных друзей? - спросил он. И сразу
увел мысли с торной дороги сомнений.
- Все надо узнать. И главное - то, о чем мы спорили на симпозиуме: вперед
или на месте? Ощущают они простор впереди или же глухую стену? Моря наливают
и осушают или лелеют садочки и заливчики, тишину оберегают для удильщиков?
И тут он спросил в упор:
- А вы сами отправитесь узнавать? Если там, под камнем, спрятан
космический корабль, не корабль, лифт какой-то межзвездный, вы подниметесь
на том лифте в зенит?
- Ну, я полетел бы с удовольствием, но едва ли меня сочтут достойным.
Подыщут более подходящего, молодого, крепкого, натренированного, лучше
подготовленного физически и технически, астронома какого-нибудь или
социолога.
- А если нет времени подыскивать? Если надо решиться сегодня? Я ужаснулся:
- Только не сегодня. Подумать надо. Столько дел! Почему я ужаснулся,
собственно говоря, почему принял вопрос всерьез? Видимо, уже воспринимал
Граве как человека с сюрпризами. Пришел скромником: "Ах, я восхищенный
читатель, ах, прошу у вас совета..." А потом вытащил свою астрограмму,
послание звезд. Может, он и у того камня уже побывал, знает, что там
найдется, что там спрятано и сколько надо вылить йода в ухо. Потому и вопрос
ставит ребром: "Сегодня готовы лететь к звездам?"
Бывает так в жизни. Все время твердишь: "Ах, надоело все, устал, хочу в
Африку, хочу на полюс, на край света". И вдруг предложение: "Сегодня
полетите в Новую Зеландию?"
- Что вы, что вы, дела, обязанности...
Но какие обязанности, в сущности? Редакционные? Гранки в "Мире", верстка
в "Мысли", договор с "Молодой гвардией". Обойдутся. Сказал же Физик, что у
меня нет воображения, а Лирик - что не хватает тепла. Найдут других, более
тепло воображающих. Нет у нас незаменимых.
Семейный долг? Круглолицая жена, круглощекий сын? Как-то он вырастет без
меня, любитель солдатиков и паровозиков? Но почему не вырастет? Жена
говорит, что я никудышный воспитатель, только потакаю, задариваю ребенка
игрушками. Воспитает.
Так что же меня удерживает? Страх за собственную жизнь? Полно, мне-то
чего бояться? Прожито две трети, а то и три четверти. Впереди самое
безрадостное: "не жизнь, а дожитие", говоря словами Андрея Платонова. Ну так
обойдется без дожития.
- Решусь, - сказал я громко. Так громко, что кондукторша посмотрела с
удивлением.
Мы не закончили эту тему потому, что трамвай дошел до конца ("до кольца"
- говорят в Ленинграде). Крупноблочные коробки остались за спиной, даже
асфальт отвернул в сторону, перед нами тянулась полоса мокрой глины,
окаймленная линялыми заборами. Сейчас, в межсезонье, все калитки были
заперты, все окна заколочены. Ни единой души мы не встретили на пути к парку.
Дождь кончился, но набухшая почва так и чавкала под ногами. Вода