"Волчьи ягоды. Сборник" - читать интересную книгу автора (Залата Леонид, Кохан Василий, Кирий Иван)

СОЛОВЬИ ДЛЯ ФОНОТЕКИ

В среду звукорежиссер областного радио Ярослав Ярош уходил в отпуск. В кармане лежали путевка в пансионат «Мисхор» и билет на симферопольский поезд. Так уж получилось, что в свои двадцать пять лет он видел море лишь в кино, а между тем оно всегда волновало Яроша неразгаданной тайной. Он вынашивал мечту создать звукофильм — ни одного дикторского вмешательства, говорить должно само море. Воображение Яроша рисовало яркие картины: грозные удары волн о гранитные скалы, шуршанье гальки, едва слышный шепот песка. Он уже заранее предвкушал, как отыщет на берегу дикий уголок, чтобы побыть с морем наедине, послушать, как оно сердится, как радуется.

В воскресенье они вдвоем с Ниной Сосновской бродили по аллеям городского парка, кормили в пруду почти ручных карпов. Ярослав поделился с девушкой своим замыслом, и она, похоже, поняла его, по крайней мере в ее глазах он увидел неподдельное восхищение. А в понедельник Нину словно подменили. Была она необычно напряжена, слушала его и как будто не слышала.

— А может, мне не ехать? Шут с ним, с этим морем! Когда-нибудь выберемся вдвоем.

Наверное, если бы Нина согласилась, он бы обиделся, ведь в конце концов путевки в Мисхор не валяются под ногами, да и звукофильм…

— Нет, Яро, — сказала она, — ты поедешь. От мечты так просто не отказываются. Ты не можешь не поехать.

И тут его словно муха укусила.

— Поеду, — сказал он, — непременно поеду. А тот пучеглазый лейтенант будет тебе ежедневно носить цветы.

— Совсем он не пучеглазый! — возразила Нина. — Славный парень. И очень честный. — Она вздохнула, прижалась плечом к Ярославу. — Не нужно, Яро. И о лейтенанте, и вообще… Ты верь мне, слышишь! Что бы ни случилось, верь! Я прошу тебя.

Они постояли над прудом. От заходящего солнца по воде протянулась блестящая дорожка. Шелестели ивы.

— А что может случиться? Ты что-то скрываешь от меня?

Нина посмотрела на него почти испуганно.

— С чего ты взял? Это я так, просто так… Пойдем домой. «Да над волнами, да над синими, да над скалами, между тучами, вьются чайки сизокрылые да над ивами, ох, плакучими…» Ты запиши их там, Яро.

— Зачем?

— А я послушаю и поплачу.

— Вот тебе и на! Тогда не запишу.

— Не все слезы с горя. Отец служил на флоте и вот с тех пор не мог спокойно слушать голоса чаек. Поведет меня, бывало, на днепровские кручи и слушает, слушает… Нет, говорит, у морской чайки сердце богаче.

Они уже подошли к дому Нины.

— А вон и твой воздыхатель, — сказал Ярош. — Тут как тут. Видимо, не зря уговариваешь меня ехать.

По улице прохаживался рыжеусый лейтенант милиции. В руке ветка персидской сирени.

— Что вы тут делаете, уважаемый товарищ э-э… страж общественного порядка? Вышли подышать вечерним воздухом в квадрате Н-26? Не угадал? Этот квадрат, этот участок тротуара значится у вас под другим шифром?

— Яро! — воскликнула Нина.

— Впрочем, я, конечно, ошибся. Вы проводите ответственную операцию под кодовым названием «Сирень». Желаю успеха!.. Честь имею!

Ярослав церемонно раскланялся и пошел не оглядываясь.

Эта ночь и следующий день, последний перед отпуском, тянулись невероятно долго. А тут еще Савчук, главный редактор, снял передачу «Природа и мы», даже не дослушав ее до конца. Полистал календарь на столе, качнул костлявым плечом:

— Чудеса! Праздник вон когда отшумел, а соловьи до сих пор хрипят, сорвали, видно, голоса.

Главный смотрел на Яроша поверх очков, в глазах ни тени улыбки, сама невинность. Ох уж эти Савчуковы штучки! Лучше бы выругал. Возражать, однако, было нечего. Соловьи и в самом деле не отличались чистотой голосов. Ярослав давно собирался обновить записи, да все руки не доходили.

Вечером во вторник Нина не пришла на свидание. Впервые за время их знакомства Ярослав сидел на скамейке под ивами и от нечего делать бросал камешки в воду. Корил себя за вчерашнее. Обиделась Нина, не пришла даже попрощаться. Сам виноват, если операция «Сирень» завершится успешно. Может, и сейчас бродят они с тем лейтенантом, смеются над ним, а он сидит тут, как верный рыцарь. Во все времена верность ценилась прежде всего, но что, как не она, чаще всего приносилось в жертву?

Придя к такой мысли, Ярош почувствовал себя обиженным. Захотелось с кем-нибудь поделиться своими горестями. С кем? У отца слишком аналитический ум, как начнет все раскладывать по полочкам, рад не будешь. Вот мать умеет и посочувствовать, и утешить, иногда диву даешься, откуда у нее берутся нужные слова…

Стемнело. Утомленное за день высокое майское небо припало к земле, стало густым и синим, как днепровская вода. Ярослав сел в трамвай и, задумавшись, чуть не проехал свою остановку. Во дворе в зеленой беседке играли в шахматы. В другой раз он не утерпел бы, хоть на несколько минут подошел, постоял за спинами игроков, оценил бы положение на доске, а теперь только скользнул взглядом по игрокам и болельщикам.

— А мы ждали тебя с Ниной, — сказала мать. — Что же ты без нее?

И вдруг он понял, что ничего не скажет матери. Прошло время, когда вместе и радовались и горевали. Вырос — отдалился. Почему так? Куда девалась откровенность?

— Что-то там дома у нее. Торопилась…

Услышал свой голос и поспешил к умывальнику, плеснул водой в разгоревшееся лицо. Впервые в жизни он лгал матери.

Ужинали втроем. В последнее время это случалось не часто. То старшему Ярошу в ночную к своему металлу, то младший задерживался. Зато когда садились за стол вместе, мать чувствовала себя как на празднике.

Около полуночи, разбудив в радиокомитете сторожа, Ярош взял в гараже свою «Яву» и выехал с портативным магнитофоном за город.

Дубовая балка у излучины Днепра начиналась за переездом через линию пригородной электрички, террасами сбегала к берегу, к самой воде. Густой бурьян был наполнен дремотными голосами цикад, в черной низине за камышом лениво квакали лягушки. Путаясь ногами в зеленых плетях дикого клевера, Ярош шел к старому дубу на поляне. Деревья и кусты словно отшатнулись в стороны в страхе перед мощью его узловатого ствола, а может, наоборот, он и вырос потому таким большим и величественным, поскольку ничто не мешало ему пить вдоволь земные соки.

Ярослав лег на землю лицом вверх, искал хоть какую-нибудь прогалину между тучами, через которую на него глянуло бы ночное небо, ждал соловьев. Он был уверен, что они там, в листве дуба, маленькие серые птички, которым природа так щедро компенсировала голосом неказистый вид. Еще сухой, не увлажненный утренней росой пырей вперемешку с опавшими прошлогодними листьями оказался мягким, покойным ложем, убаюкивал.

Почему же не пришла Нина? Неужели на самом деле махнула на него рукой? А лейтенант — парень действительно симпатичный, и милицейская форма ему идет. Спокойный, уверенный, а это импонирует девушкам… Но как же тогда клятва? Разве слова кидают на ветер, разве их спешат вычеркнуть из памяти, словно их и не было, словно никогда не слетали они с горячих зацелованных губ? И этот шепот: «Ты верь мне, слышишь? Что бы ни случилось, верь!»

Ярослав вздохнул, вырвал с корнем какую-то былинку, принялся жевать ее. Была она горькой и пахла мятой.

Край неба на востоке закрывали кусты, но над ними уже занималась еще не оранжевая, а фиолетовая заря. В конце мая светает рано. Протарахтела моторная лодка, внизу за лозняком на берег накатилась волна, пошумела, затихла. И сразу в кроне дуба запели соловьи. Тенькнул один, заспешил спросонья, захлебнулся, тогда другой начал длинной руладой: «Тьех-тьех, где-ты-там, хватит-спать, все-все-проспишь!»

Ярош успел включить магнитофон, кинул взгляд на микрофон, пожалел, что не догадался раньше повесить его на ветку, и притих, замер очарованный, боясь неосторожным движением выдать свое присутствие, напугать певцов. А соловьи тенькали, высвистывали, заливались. Мелькнула мысль: «Савчука бы сюда!» И сразу послышалось: «Савчук-Савчук, побил-Яроша, побил-Яроша!» Ярослав усмехнулся и неожиданно задремал.

Показалось, лишь на миг закрыл глаза. На самом же деле прошло много времени: вокруг все выплыло из темноты, как из тумана, приобрело четкие очертания — деревья, кусты, камыш; соловьи еще пели, хотя не так задорно, с перерывами; тихо скрипел кассетами магнитофон — пленка давно кончилась. Ярослав выключил его, обескураженно глянул на часы. Ну что ж, прощайте, соловьи! Петь вам отныне звонкими голосами в радиопередаче «Природа и мы»…

Ровно в девять утра перрон беззвучно поплыл перед окнами симферопольского поезда. Под осуждающим взглядом пожилой проводницы Ярослав вскочил на подножку в последнюю минуту. Не пришла Нина и на вокзал, а он так надеялся. Заглянул бы в синие глаза и все понял. А теперь впереди три недели одиночества, болезненных раздумий, тревоги. Ярош обиделся и дал себе слово, что первым не напишет ей.

Было время, когда Ванжа, недавний выпускник школы милиции, с нетерпением ждал звонков, срочных сообщений. И не сразу понял истину, что наилучший телефон на столе дежурного по отделу тот, что молчит, так как его безмолвие свидетельствует о спокойствии и порядке на улицах большого рабочего города. Нет, горячее сердце лейтенанта милиции Ванжи не охладело, просто оно научилось прислушиваться к голосу разума.

Образцом сдержанности, умения владеть собой он считал капитана Панина, о котором наслышался еще тогда, когда проходил стажировку в районном городке в двадцати километрах от областного центра. О его феноменальной выдержке, храбрости и умении безошибочно ориентироваться в сложнейших ситуациях. Прошлой весной, получив назначение в отдел уголовного розыска, возглавляемый Паниным, Василь почувствовал себя на седьмом небе.

Идя на представление к капитану, Ванжа так волновался, что зацепился за порог. Со стороны могло показаться, что лейтенант упирался и его силком втолкнули в кабинет начальника.

Неизвестно, что подумал Панин, однако на его худощавом, от природы смуглом лице не отразилось ни улыбки, ни раздражения, разве что в карих, несколько глубоко посаженных глазах мелькнули искорки.

Сперва Ванже показалось, что он попал не в ту дверь. Слишком не похож был человек за столом на грозу уголовных преступников, по крайней мере совсем не таким рисовало его воображение. Думал, увидит широкоплечего гиганта, с орлиным взглядом и вообще что-то впечатляющее, неординарное, а тут и плечи как плечи, и во взгляде ничего особенного. Был капитан в штатском. Неужели этот интеллигент и есть тот самый знаменитый Панин?

Ванжа собрался с духом, чтобы доложить о своем прибытии по всей форме, но тут зазвонил телефон и Панин снял трубку.

— Вот что, — сказал он, уже обращаясь к лейтенанту, который так и не успел слова вымолвить, — придется нам отложить знакомство. Что-то там случилось, а у дежурного под рукой ни души. Выручайте…

Ванжа скатился вниз по лестнице в комнату дежурного, не чувствуя под собою ног. Еще бы: сразу ответственное задание! В таком деле иногда решают секунды.

— Тут недалеко одной старушке сирень обрывают, сходите разберитесь, — сказал дежурный офицер.

— Сирень? — оторопело посмотрел на него Ванжа. — Какая сирень?

— Обыкновеннейшая, товарищ лейтенант! Та, что растет, цветет и пахнет… Куда же вы? А адрес?

Глубоко обиженный на Панина, он чуть было не прошел нужный двор, но тут за забором послышался шум, и оттуда под ноги лейтенанта плюхнулся растрепанный мальчишка с охапкой сиреневых веток под мышкой.

— С удачным приземлением! — сказал Ванжа. — Я как раз тебя ищу.

— Меня?

Мальчик смерил его взглядом и, похоже, прикидывал, как улизнуть, пока не поздно.

— Мало шансов, — сказал Ванжа.

— Чего мало?

— Шансов, говорю, мало. Что такое стайер, знаешь?

— Это тот, что на длинные дистанции?

— Точно. Имею первый разряд. А ты? То-то же. Ну, пойдем вон к той скамейке. Как зовут?

— Василек.

— Значит, мой тезка. Садись, Василек, поговорим.

Ванжа заметил, что чувство обиды на Панина проходит. Чем-то привлек его этот мальчишка. Захотелось не по долгу службы, а просто так, для себя, узнать, зачем он ломал чужую сирень, да еще выбирал самые лучшие ветки.

— Пахнет.

— Что?

— Сирень, говорю, пахнет. — Ванжа вспомнил дежурного по отделу и улыбнулся. — Растет, цветет и пахнет, а ты ее, значит… Ну-ну, рассказывай, а я послушаю. Ты, конечно, уже придумал подходящее объяснение. Например, у мамы день рождения, а у тебя денег нет. Правда, я где-то слыхал, будто краденое дарить неприлично, даже если это цветы. Ты как думаешь?

Мальчишка вздохнул.

— Не умею врать.

— О, это уже что-то! — подбодрил Ванжа. — Слушаю, я весь внимание!

— В кино хотел, а деньги проел на мороженое.

— Ясно. И на правду похоже. Давай договоримся: я тебя отпускаю, а ты даешь слово отныне не трогать чужих цветов и вообще…

Мальчик просиял.

— И в милицию не заберете?

— И в милицию не заберу. Согласен? Ну, давай пять, Василек. Но по-честному. Сам сказал, что врать не умеешь.

Ванжа поднялся, окинул взглядом малолюдную улицу.

— Сирень мы, конечно, могли бы возвратить старушке, да зачем она теперь ей? Осчастливим вон ту красавицу, как ты думаешь?

Лейтенант пошел навстречу незнакомой девушке, и в мыслях не имея, какое прочное место займет она отныне в его жизни.

— Позвольте преподнести вам эти цветы. Не отказывайтесь, пожалуйста.

На него глянули большие синие глаза.

— Не пришла? Та, кому они предназначались.

— А-а… Нет, они никому не предназначались.

Девушка улыбнулась в фиолетовые кисти сирени и пошла, ни разу не оглянувшись.

— Вот такая, Василек, ситуация. — Лейтенант вздохнул. — Ага, а тебя, оказывается, уже и след простыл!

— Тут я, тут. — Из-под скамейки высунулась лохматая голова. — Ушла?

— А чего это ты сюда нырнул?

— А как же? То ж моя сестра, Нинка!

— Сестра? — удивился Ванжа. — Родная?

— Роднее не может быть. Как схватит за ухо… Реакция молниеносная! Возьмите в помощницы, не пожалеете.

— Над твоим предложением я подумаю. А сейчас пойдем, покажешь свой дом.

— Зачем? — встревожился мальчик. — Вы же обещали?

— Не бойся. Должен же я знать, где живет… мой приятель. Гляди, когда-нибудь расщедришься да и в гости пригласишь.

— В гости — это можно, — обрадовался Василек.

Мальчик нравился Ванже все больше. Мысленно лейтенант отметил, что глаза у него точно такие же густосиние. Как у нее… Обида на Панина уже улетучилась. Потом Ванжа узнал, что дежурный офицер вполне мог обойтись без Ванжи, люди под рукой у него были, но капитан Панин имел привычку знакомиться с новичками, давая им с ходу задание, пусть даже такое.

Ночь прошла без особых приключений, если не принимать во внимание, что уже с вечера неожиданно заболел дежурный офицер и его заменил начальник отделения БХСС майор милиции Гафуров. Время от времени звонили постовые. На Матросской какой-то озорник разбил камнем окно галантерейного магазина. Под акведуком на набережной обнаружен вполне исправный велосипед. Влюбленная парочка додумалась разжечь костер прямо на Тополиной аллее.

Помощник дежурного по Петровскому райотделу милиции лейтенант Ванжа листал изрядно потрепанную книжку. В открытое настежь окно было слышно, как дворник чиркает метлой по асфальту. Прогрохотал первый трамвай.

Рахим Гафуров сидел за селектором, маленький, вертлявый, прицелившись черными глазами в журнал, записывал сообщения и одновременно бормотал, что настоящая любовь не нуждается в каком-то там вульгарном огне из кучки хвороста.

— Да вы поэт, товарищ майор! Стихов случайно не пишете? — спросил Ванжа, сдерживая улыбку. Ему доводилось видеть жену Гафурова Зинаиду, и, на его взгляд, она была далека от совершенства. Маленький майор, однако, боготворил ее — возможно, и за то, что она чуть ли не ежегодно рожала ему по девочке. Было их уже шесть, и похоже, что в скором времени должен был появиться на свет седьмой ребенок. Гафуров ждал «джигита», и, хотя в этом никому не признавался, все знали его мечту и каждый раз переживали за него, ожидая вестей из родильного дома.

— Не каждый тот поэт, кто сочиняет стихи, — ответил Гафуров. — Рифма в наше время многим доступна, даже тем, у кого сердце холодное.

— Насос, — сказал Ванжа. — Наш медэксперт Куманько говорит: сердце — всего-навсего насос, который перекачивает по жилам жидкость…

Зазвонил телефон, и по тому, как тихо и лаконично ответил майор, Ванжа догадался, что на проводе начальник райотдела. Каждое утро, только открыв глаза, полковник Журавко имел привычку звонить дежурному — конечно, если его самого не поднимали ночью телефонным звонком.

Вскоре начнут приходить сотрудники. Ванжа научился распознавать их не только по голосу, а даже по шагам. Мог заранее сказать, кто явился еще до начала рабочего дня, а кто минута в минуту. По заместителю Панина старшему лейтенанту Очеретному можно проверять часы, а вот сам Панин… Впрочем, Панина сегодня не будет, он в командировке и неизвестно, когда возвратится. Что-то там случилось в Павлополе, и, видимо, серьезное, иначе не послали бы капитана на помощь местному уголовному розыску. Вообще, подумал Ванжа, последнее время областное управление слишком часто обращается к его услугам, похоже, кто-то присмотрелся к капитану. С кем же тогда придется работать? Пришлют нового начальника или повысят в должности Очеретного?

Очеретного Ванжа не любил. Если бы его спросили, что он имеет против него, наверное, растерялся бы. По крайней мере не нашел бы, что сказать в ответ, даже при всем желании. Поставить в вину заместителю Панина пунктуальность было бы несерьезно. И в служебной исполнительности ему не откажешь. Не замечались за ним и заискиванья перед начальством, пожалуй, даже наоборот, — на оперативках старший лейтенант не очень-то оглядывался на погоны.

«Жаль, если Панина заберут», — думал сейчас Ванжа, сдавая дежурство.

Гафуров уже освободился. Поблескивая глазами, в которых, несмотря на бессонную ночь, не было ни капли усталости, он говорил:

— Заглянул бы в гости, а? Моей Галии шестнадцать стукнуло. Чем не невеста? «Ты почему, — говорит, — папа, не отпустишь усы?» Усы! А у тебя они вон какие!

Ванжа шел напрямик через площадь Гагарина, пугая голубей, которые вертелись под ногами. Из-под ротонды на крыше старой гостиницы «Аврора» выглядывало в светлой дымке солнце. Небо пронизывала длинная дымовая стрела, оставленная самолетом.

Ванжа купил два пирожка с творогом, один покрошил голубям, второй зажал в ладони, сожалея, что не оказалось хотя бы клочка бумаги под рукой. В общежитии, где он обитал, была столовая, но такими пирожками там и не пахло. Ванжа любил пирожки с детства, может, потому, что мать умела печь их, как никто, будто знала некий никому не доступный секрет. Наведываясь во время отпуска к родителям в Песчаное, Василь радостно говорил: «Здравствуйте! Приехал на пирожки».

Сразу за площадью начинался городской парк; если перейти его наискосок по посыпанной желтым днепровским песком дорожке, то за южными воротами открывалось глазу белокаменное здание общежития. Ноги, однако, по привычке свернули налево, на Чапаевскую. Ванжа знал, что не может сейчас встретить Нину на улице, ведь первая смена на трикотажной фабрике, где она работала, начинается в восемь, а эту неделю она с утра. Но все же хотелось взглянуть на окно девичьей комнаты.

Василек дважды приводил Ванжу к себе в дом, угощал домашним квасом и вообще гордился знакомством с лейтенантом милиции, особенно после того, как Ванжа помог ему записаться в секцию самбо во Дворце железнодорожников. Случилось так, что оба раза дома была только мать, Елена Дмитриевна. Самой же Нины в это время не было, и напрасно Ванжа умышленно долго смаковал квас, надеясь, что вот-вот скрипнет дверь и войдет она, синеглазая, улыбчивая, «с молниеносной реакцией». Только какой будет эта реакция, думал он, когда девушка увидит его в своем доме?

Выходя из дома после недавнего посещения, невзначай услышал за дверью:

— Это тот, что Нине цветы дарит?

— Ага, — таинственным шепотом отозвался Вася.

— Вот я ей дам! Чтоб не морочила голову сразу двоим.

— Ма, да он вот такой дяденька, во! То Нинка, глупая, не разобралась. Хи-хи-хи да ха-ха-ха…

— А ну цыц! Мал еще в таком деле!..

Ванжа зарделся. Больше не приходил к Сосновским, как ни приглашал Василек. Но по-прежнему не упускал случая встретить Нину на улице.

Он как раз поравнялся с домом Сосновских, когда на крыльце появилась Елена Дмитриевна.

— А я к вам! — сказала она, увидев оперуполномоченного.

Ванжа удивился:

— Ко мне?

— Нина не пришла домой. Я всю ночь глаз не сомкнула, ждала…

Елена Дмитриевна заплакала. Ванжа смотрел на ее сразу постаревшее лицо, видел, как она силится и никак не может застегнуть пуговицы наспех накинутой кофточки. Перед глазами возник Ярош — статный, кудрявый, с холодной улыбкой на устах: «Вы проводите ответственную операцию под названием «Сирень»?.. Честь имею!» Так вот как далеко зашел он в своих ухаживаниях! Нина даже ночевать не пришла домой.

— Успокойтесь, Елена Дмитриевна, — угрюмо сказал он. — Загулялась девушка, бывает… Вот и пошла прямо на фабрику.

— Я звонила. На работе ее нет… Скажите, вы же в милиции служите, — красные от слез глаза Елены Дмитриевны смотрели на Ванжу умоляюще, — с нею что-то случилось? Я боюсь…

— Пойдемте в райотдел, напишите заявление. Такой порядок… И пожалуйста, не плачьте, на нас уже люди смотрят.

Елена Дмитриевна наконец застегнула пуговицы.

— Я не буду. Знаете, как вас увидела, сразу стало легче. Мне же самой на работу, я в типографии работаю, а тут… Вы уж простите, что я к вам так. У вас своих дел хватает. Но верю, вы поможете. Дружбой с вами Вася не нахвалится. А он у меня такой, к кому попало не припадет…

Казалось, она боится молчания, потому-то и говорит, говорит, глотая слова, и никак не может или не желает остановиться.

Выпросив у дежурного по райотделу мотоцикл, Ванжа поехал на улицу Котовского. Дверь открыла маленькая круглолицая женщина.

— Вам кого?

— Тут живет Ярош? Ярослав Ярош, — уточнил Ванжа, заглядывая в чистую бумажку.

— Я его мать. А что случилось?

— Не волнуйтесь, ничего особенного. Оперативный уполномоченный Ванжа. Мы разыскиваем один мотоцикл…

— Слава в отпуске. Как раз сегодня поехал. Поездом, понятно. Путевка у него в Мисхор. А мотоцикл — в радиокомитете. У нас, видите, пятый этаж…

— Кстати, у вашего сына какой мотоцикл?

— «Ява».

— Ну а нас интересует Иж. Выходит, я напрасно вас потревожил.

— Ничего, я понимаю, служба у вас такая. А у меня сердце екнуло. Славик пришел вчера какой-то нервозный.

— С работы?

— Не знаю, было уже восемь часов. Может, ходил на свидание да поссорился с девушкой. Кто их разберет… А потом подался на запись на той проклятущей «Яве». Зачем только отец купил ее? Носится где-то, а у матери сердце ноет.

— Какая запись?

— Я не спрашивала.

— А почему вы думаете, что он поехал на мотоцикле?

— За ужином сказал: на запись еду. На мотоцикле.

— Так-так… Ну, я пошел, заговорился, а это мне, сами понимаете, ни к чему. Моя забота — найти мотоцикл. Проводили, значит, сына?

— Где там! Не позволил. Возвратился на рассвете, торопился. Весь в отца, тот тоже не любит, чтоб его провожали.

В радиокомитет Ванжа входил уже сильно встревоженный. Слишком загадочно выглядело ночное путешествие Яроша. Человеку через несколько часов на поезд, а он садится на мотоцикл и мчится на какую-то запись. Что может записывать звукорежиссер среди ночи и какая в этом нужда?..

Главный редактор оторвался от бумаг, разложенных на столе, положил шариковую ручку.

— Месячник безопасности движения?

— Нет, товарищ…

— Савчук Андрей Андреевич. Так вы не из ГАИ?

— Оперуполномоченный уголовного розыска Ванжа.

Лейтенант вынул из кармана удостоверение.

— Любопытно! С ГАИ поддерживаем постоянную связь, а с вашим братом не было случая. Приземляйтесь.

— У вас работает Ярош?

— Звукорежиссер? А в чем дело?

— Что вы можете о нем сказать?

— В Киев переманивали. Не захотел. А туда кого попало не приглашают. Вы, товарищ лейтенант, берите, как говорят, быка за рога. Минут через десять у меня совещание. Ярош что-то натворил?

— Нет, — сказал Ванжа. — Во всяком случае, мне хотелось бы так думать. Но он, возможно, последний, кто видел девушку, которая прошлой ночью исчезла.

— Исчезла? Не Нина ли?

— Вы ее знаете?

— Слыхал, что именно так зовут его невесту.

— Невесту?

— Кто-то говорил, что дело идет к свадьбе.

— Где сейчас Ярош?

— В отпуске. С сегодняшнего дня. Должен был ехать в Крым. Могу уточнить, куда именно.

— Не надо. В Мисхор. В последнее время вы давали ему какие-либо поручения? Я имею в виду — записать что-нибудь? Скажем, вчера.

— Нет. А почему это вас интересует?

— Прошлой ночью, за несколько часов до отхода симферопольского поезда, Ярош ездил на мотоцикле делать запись.

— Понятия не имею.

— Значит, не поручали. Скажите, Андрей Андреевич, а что можно записывать ночью?

Савчук пожал плечами.

— Все. Конечно, ночь не очень подходящее время…

— Как вы записываете?

— Смотря что. В распоряжении радиокомитета есть специальный автобус с надлежащей аппаратурой. Он сейчас в ремонте. Но вы же сами сказали, что Ярош воспользовался мотоциклом. Следовательно, записывал он на портативном магнитофоне Р-5, других у нас нет.

— А мне можно его посмотреть?

— Именно тот? Нет. Я разрешил ему взять магнитофон с собой. Ярошу давно хотелось создать звукофильм о море.

— Я хотел бы еще узнать, почему личный мотоцикл Яроша содержится в служебном помещении?

Савчук нахмурился.

— А вам, извините за неучтивость, что до этого? Уход и бензин — за Ярошем, а места «Ява» занимает немного. Не вижу криминала.

— Мотоцикл сейчас в гараже?

— Не знаю, но это можно выяснить.

— Да не обижайтесь, Андрей Андреевич, к вам у меня претензий нет. Просто я сам должен осмотреть «Яву». Судя по всему, Ярош брал мотоцикл ночью. У него есть ключи от гаража?

— Ни в коем случае! Днем ключи у завхоза, ночью — у сторожа.

— У сторожа? Вот и прекрасно. Мне необходимо с ним встретиться.

— Он сейчас дома. — Савчук вызвал секретаршу. — Надюша, домашний адрес сторожа. Только побыстрее. И приглашайте редакторов. С квартальными планами. Вы поняли?

Главный поднялся, направился к столику, где стоял графин с водой, но на полпути остановился.

— Товарищ лейтенант, вы уверены, что с этой девушкой, Ниной, случилось что-то такое… одним словом, плохое?

— Как вам сказать… Мы знаем только, что ни дома, ни на работе ее нет.

— А не могла она поехать с Ярошем?

— Бросив работу? Не предупредив мать?

— Вы правы. Да и он бы этого не позволил. М-да… В таком случае… Ярослав тут ни при чем, его я знаю как облупленного!

— Будем надеяться. Я прошу вас, товарищ Савчук, не разглашать нашего разговора. В интересах дела. А сейчас распорядитесь, пожалуйста, чтоб меня провели в гараж…

Почти новенькая «Ява» стояла в углу. Ванжа заглянул в бензобак, отметил, что горючего осталось на донышке, но тут же подумал, что это ничего не дает, так как неизвестно, сколько его было перед ночной поездкой Яроша. Решив, что, возможно, потребуется экспертиза, он пригласил в качестве понятых обеспокоенно вертевшегося невдалеке завхоза и одного из работников гаража. Затем смел с подфарника на платочек слой пыли, вынул из спиц увядший, но еще зеленый стебель, как видно, обрывок значительно большего, и совсем голый — ни листьев, ни корня, ни верхушки.

Оформив протокол, Ванжа подумал, что час назад, поднимаясь по лестнице на пятый этаж в квартиру Яроша, он желал одного — услышать из его уст, где же сейчас Нина, был почти уверен, что вот-вот все выяснится. Возможно, дверь откроет сама Нина, и как это ни будет горько ему, Василию Ванже, зато он определенно будет знать, что не случилось ничего страшного, непоправимого. Час назад… А теперь собирает доказательства. Доказательства чего? Причастности Яроша к преступлению? Но какому преступлению? И что за это время изменилось? Что он узнал? Прежде всего ночная запись. Воспользоваться ею он может, только вернувшись из отпуска. Тогда зачем Ярошу было так спешить?

Проспектом Ворошилова, радуясь, что здесь мало светофоров и можно не терять времени, Ванжа спустился вниз, почти до Днепра, и свернул налево на улицу Розы Люксембург, где за высокой стеной виднелись крыши трикотажной фабрики.

В проходной сторожке ругались два человека.

— Не выйдет! — хриплым басом кричал один, одновременно выпуская из толстого, в красных прожилках носа струи табачного дыма. — Не на того напали, уважаемый Григорий Семенович! Все, по-вашему, — ферзи, а Локотун, видите, пешка.

Второй стоял около столика, склонив большую круглую голову на плечо, говорил презрительно, почти не открывая рта:

— Чего разорался? Меня горлом не возьмешь.

Заметив Ванжу, оба замолчали.

Лейтенант спросил, можно ли позвонить на склад.

— Милиции все можно, — сказал тот, что назвал себя Локотуном, прицеливаясь окурком сигареты в урну. — Но можно и не звонить. Так как перед вами собственной персоной завскладом Григорий Семенович.

Завскладом бросил на него недовольный взгляд.

— Поляков, — представился он. — Чем могу служить милиции?

— А я сейчас не милиция, — Ванжа смущенно улыбнулся, — у меня чисто личное дело. Девушка у вас там работает, хотел, чтобы позвали.

— Кто?

— Сосновская. Нина Сосновская, учились в одной школе.

— Не повезло вам, лейтенант. — Поляков сощурился, глаза превратились в узенькие щелочки. — Нет Сосновской. Как раз сегодня не вышла на работу.

— Не вышла? А что с нею?

— Откуда мне знать? Может, заболела. — Поляков замолчал, пожевал губами и направился к выходу. Уже в дверях добавил: — А может, загуляла где, теперь такая молодежь… Кстати, она не у меня на складе работает, а в цехе ширпотреба. Кладовщицей.

Ванжа проводил его взглядом. Заведующий складом, одетый в модную финскую куртку, шел не спеша, вразвалочку.

— А вы домой к ней заскочите, — посоветовал Локотун. — Чапаевская, 26, это тут недалеко.

— Удобно ли? — Лейтенант сделал вид, что колеблется. — Девушка больная, а я…

— Удобно, еще как удобно! Вас увидит — сразу выздоровеет, — подмигнул Локотун. — Был у меня в молодости такой случай…

Ванжу меньше всего интересовало разглагольствование вахтера о собственной молодости. Он и так знал, что Нина на работу не вышла, и на фабрику приехал лишь потому, что капитан Панин учил его не полагаться на чужие глаза и уши. Завскладом ничего нового не сообщил, и все же было в его словах нечто такое, что заставило лейтенанта лихорадочно перебирать в памяти весь разговор.

«Как раз сегодня не вышла на работу». Как раз сегодня… Следовательно, вчера, то есть во вторник, Нина на работе была. Что из этого вытекает? А ничего. Далее Поляков сказал: «Откуда мне знать? Может, заболела. А может, загуляла где, теперь такая молодежь». Не хотел ли этим сказать, что у Сосновской и раньше случались прогулы? Надо проверить. Хотя это больше похоже на обычное ворчание.

Нужная мысль, которая мелькнула во время разговора с Поляковым и казалась важной, заслуживающей внимания, теперь не давалась Ванже, ускользала.