"Георгий Гуревич. Мы - с переднего края " - читать интересную книгу автора

Смущенно смеясь, но ничуть не смущенная, ты объяснила, что ты
художница-декоратор, пишешь для совершенствования не только светом, но и
маслом - по-старинному, и что тебе хочется научить кибу счищать краски с
палитры, натягивать холст на подрамник и покрывать холст белилами (теперь-то
я знаю, что это называется "грунтовать").
Я попросил показать, как все это делается. Чтобы программировать кибу,
нужно четко представлять каждое рабочее движение. А я совсем не знал, как
пишут маслом, по наивности подумал, что речь идет о сливочном масле. И ты
повела меня в мастерскую, показала пейзажи с очень серыми волнами, очень
желтыми скалами, очень закрученными облаками.
- Нравится? - спросила ты.
Мне сразу понравились твои глаза и походка на пружинках, а пейзажи -
гораздо меньше. Я сказал, что скалы и море ненатуральны, я никогда не видал
таких.
Помню, как сверкнули твои глаза. Ты выпрямилась, словно хлыстик.
- Вы не умеете смотреть! - крикнула ты. - Вы читаете картину словно
отчет, думаете о ней, а надо чувствовать, как музыку. Я не перечисляю скалы,
я создаю настроение. Серое небо, серое освещение и серый цвет сами по себе
навевают спокойствие и грусть.
Ты заговорила о кобальте и кармине, о темноте синей, темно-синей,
коричневой и черной, о заре вечерней и заре утренней, о музыке Шопена,
подобной светлому ручью, о музыке Бетховена, подобной бушующему океану, и о
том, как ты понимаешь Шекспира и как бы ты написала к "Макбету" декорации:
алые облака на черном, как тушь, небе.
Я слушал с возрастающим удивлением. И подумать, что есть целый мир
настроений и впечатлений, так мало известный мне, трезвому технику по
исполнительным кибам! И в этом мире так хорошо разбирается тонюсенькая,
несерьезная на вид девчонка с черными глазами!
- Вам бы на Поэзию, - сказал я. - Там нужны будут такие люди, тонко
понимающие Шекспира. Хотите, я познакомлю вас с Лохой, главным архитектором
Поэзии?

3

Почему ты сразу согласилась идти к Лохе? Мне кажется - из любви к
необычному. Знакомые юноши приглашали тебя в театр, на выставки, на морские
и лесные прогулки. На обсуждение проекта не приглашал никто.
"Быть может, это будет скучно, но оригинально", - подумала ты.
Недавно мне говорили, что Лоха омолодился, что он сейчас тощий, рыжий,
порывистый. Все мы понимаем, что так нужно, не оставаться же человеку
стариком, не дряхлеть же безропотно, как в прошлом тысячелетии. Но в глубине
души жалко. Жаль мне, что никогда ужена Земле я не увижу уютного старика,
толстого, неподвижного, как бы вросшего в кресло, неторопливо вдумчивого,
спокойно-ласкового. Ему уже тогда подошла пора омолаживаться, но он все
медлил, ленился вылезать из своего старого тела, в котором чувствовал себя
так удобно, словно в домашнем халате.
С тех пор я повидал немало авторов всяких космических проектов и знаю,
что у большинства из них своеобразный недостаток-достоинство: фанатическая
вера в самого себя. Быть может, без этого фанатизма трудно отстаивать свое
предложение. Уж если ты печатаешь свой стих миллионным тиражом, значит,