"Георгий Гуревич. Первый день творения " - читать интересную книгу автора

Мир понял, что его мечта осуществится. Не всякому дано творить историю,
не всякому удается видеть, как она творится. Миру выпали честь и счастье
быть свидетелем великого события. Десятилетиями люди будут выспрашивать
подробности у очевидцев. А Мир видел своими глазами, и все, что он видел, он
опишет в стихах - волнующих, важных для всех людей. Это будет целая поэма.
Заглавие давно придумано для нее: "Первый день творения". И первая строфа
есть:
Я прибыл слушать и смотреть,
Все знать наперечет
И тем, кто народится впредь,
В поэме дать отчет.
И вот он начался, тот знаменательный день - первый день творения. И
нужно все, все запомнить - все до единой мелочи: и зеленые спирали циклонов
на Уране, и расположение четырех лун на небе, и тень от оконного переплета
на железной скале.

3

В тот исторический день Мир записывал все. Записал, что он проснулся в
семь утра, и записал, что ел на завтрак: свежие абрикосы, синтетическую
говядину и чай витаминизированный.
Они завтракали втроем: три штабных радиста - араб Керим, шведка Герта,
его молодая жена, и Мир. Юна, четвертая радистка, опоздала - она любила
поспать поутру.
Хозяйничала Герта. Не потому, что так полагалось, просто ей нравилось
хозяйничать. Была она крупная блондинка, светлокожая, светлоглазая, немного
полная. Говорила Герта редко и мало, зато большие добрые руки ее все время
двигались - переставляли, накладывали, пододвигали, добавляли. А светлые
глаза с беспокойством смотрели прямо в рот мужу - достаточно ли ест, не надо
ли еще?
А беспокоиться за Керима не приходилось. Он ел за четверых и работал за
четверых. Его могучее тело как бы само просило деятельности. В то время как
другие радисты сидели с наушниками, Керим предпочитал бегать по точкам,
ремонтировать, длинными своими ногами он мерил Ариэль, отмахивая в иные дни
километров полтораста. Один раз, когда выдалась свободная неделя, он
совершил кругосветный поход, обошел вокруг Ариэля через оба полюса. Кериму
нравилось работать руками, долбить, рубить, ломать, чувствовать, как хрустит
материал, уступая могучим мускулам.
- Мне бы родиться на три века раньше - в героическом двадцатом, -
говорил Керим вздыхая. - Эх, на коне скакать, крутя шашкой, лес корчевать в
тайге, камни ворочать. А в Африке у нас тогда еще львы были - такие
гривастые кошки, побольше венерского цефалодидуса. Мне бы на льва с копьем!
В изнеженное время живем. Лишь в космосе и осталась работенка по плечу. Тут
мы надробим щебня, правда, Герта? Мы надробим, а Мир воспоет наши деяния.
Воспоешь, Мир?
И, небрежно поцеловав прильнувшую жену, Керим скользнул в кладовку
надевать скафандр. Помчался за семнадцать километров, в ущелье Свинцовый
блеск, проверять замолкнувшую точку.
Герта прижалась лбом к стеклу, провожая его глазами. Она видела, как
Керим удаляется длинными и плавными прыжками, словно скользит на невидимых