"Ричард Длинные Руки — Вильдграф" - читать интересную книгу автора (Орловский Гай Юлий)

ГЛАВА 15

Во дворе уже сдвинули в сторону столы, убрали лавки и стулья. Кочевники хвастливо и гордо демонстрируют свою национальную забаву: драку всех против всех, заодно самоутверждаясь, нам это нужно, в своей способности держать удары и бить в ответ.

Я вспомнил Каталаунский турнир, как я тогда готовился, трясся, как сшибался в яростных схватках, с того времени прошло времени с воробьиный нос, но сейчас смотрю на себя тогдашнего, как на пришибленного, что ничего не понимает, как дурак Киплинга на женщин, сейчас уже умный, эти детские забавы не для меня, перерос, взрослею не по дням, а по часам… или становлюсь осторожнее, что вообще-то близко к трусости, не переступить бы черту…

Горожане в самом деле чем-то похожи на глиноедов: трусливо улыбающиеся и с желтыми лицами наблюдают за дракой. Ни один не осмеливается вломиться в это побоище, даже Ланаян с его людьми остановился вдали и смотрит холодными рыбьими глазами.

Я прислонился к каменным перилам и насмешливо наблюдал за дракой. Иногда и ко мне подбегал кто-то, приняв за одного из своих, я такой же обнаженный до пояса и покрытый сильным ровным загаром, но я успевал среагировать на взмах кулака на столетие раньше, после чего либо чуть сдвигался неспешно, и кулак с хрустом врезался в каменную стену, либо отвечал небрежным тычком, и несчастный отлетал так, будто его лягнул вожак кентавров. Иногда я хватат за шкирку, разворачивал и поддавал под зад ногой, и герой пробегал половину двора прежде, чем успевал затормозить.

На меня обращали внимание все чаще, уже не случайные бросались в атаку. Пару раз я получил по лицу очень сильно, а какая-то сволочь с такой силой ударила в пах, что я взвыл и с чудовищным усилием воли удержал беспечное и беззаботное выражение лица, ведь с балкона смотрят очень заинтересованная Юдженильда и парочка ее подруг.

Кто бросался с кулаками — получал кулаком, кто с палкой — у того отнимал ее и бил ею же по морде, чтобы следы остались. Некоторых швырял о стену, хорошо так шлепаются, как мокрая глина, а потом так же медленно сползают на землю, красота, и все шло как игра, слишком все медленные, то ли из-за выпитого, то ли от обильной еды, но я опережаю настолько, что могу подпустить летящий мне в лицо кулак почти вплотную, а потом качнуться в сторону, и пьяный герой, уже уверенный, что расквасит меня, как гнилую тыкву, летел через подножку, не понимая, что и почему с ним так.

Когда один гад ухитрился больно съездить по уху, я сильным ударом увалил его на землю, а там дал такого пинка, что того подбросило в воздух, словно паршивого кота.

Наконец на меня ринулся Митиндр, которого прочат в победители состязаний, я посерьезнел. Митиндр вообще не принимал участия в общей драке, но сейчас то ли решил испытать лично меня, то ли ему кто-то указал на чужака из другого племени, однако пошел в схватку злой и решительный.

Я был готов, как сам беспечно полагал, но Митиндр трижды врезал по лицу и один раз дал под дых, прежде чем я понял, что это уже совсем не пьяная драка. Разъярившись, я начал бить быстро и точно, лицо Митиндра превратилось в кровавую маску, но он лишь громче ревел и пер на меня, как разъяренный бык.

— Уймись, дурак, — крикнул я. — Чего тебе от меня?

— Ненавижу… — прохрипел он.

— Зря, — сказал я. — Со мной дружить выгоднее.

Но Митиндр, гордый сын степей, выгоды не искал, еще дважды промахнулся, а я ударил не только точно, но и сильно. Он вздрогнул, как подрубленное дерево, выпрямился во весь огромный рост и рухнул навзничь. Его переступали, о него спотыкались, пока не прибежали друзья и не вытащили в безопасное место.

На меня продолжали набрасываться, я чувствовал, как ярость все сильнее бьет в голову, сердце бухает мощно, кровь гремит в ушах, а надо мной зачем-то подбадривающе трубят фанфары. Кулаки мои бьют, как молоты, я уже не встречал нападение, а сам пошел вперед, повергая всех по дороге.

Во дворе постепенно становилось почему-то тише, но кровавая пелена застилает взор, я бил зло и сильно, затем в уши прорезался пронзительный крик:

— Рич, остановись!.. Рич, прекрати!

Я тряхнул головой, кровавая пелена наполовину опустилась с глаз. Сквозь розовый занавес с плавающими красными пятнами проступил двор. Двое телохранителей конунга выставили перед собой копья, во дворе странная тишина, а сам конунг вскочил с кресла, в его руке блистает меч.

Кто-то ухватил меня за руку.

— Остановись!

Я с рычанием выдернул локоть из пальцев Ланаяна. Зрение очистилось, наконец-то увидел за собой дорогу, по которой прошел почти к самому креслу Бадии. Широкий такой тракт, где лежат, постанывая и хватаясь за ушибленные места, не только удалые драчуны, но и трое из телохранителей конунга. Сам он бледен, а в руке подрагивает обнаженный меч.

— Неплохая забава, — прорычал я и взмахом руки стер остатки кровавой пелены с глаз. — Если для детей. Вот только для мужчин такие игры перестают быть играми.

Конунг перевел дыхание, рука его красивым жестом бросила меч в ножны, а сам он выпрямился и мигом из воина превратился в правителя.

— Берсерк, — определил он полностью контролируемым голосом. — Ценный воин. Очень хорошо… Так и не надумал ко мне на службу? Я покачал головой.

— Нет. Я вольный сын степи.

Он проговорил, тщательно выговаривая каждое слово:

— Я могу найти тебе достойное место и в степи. Ты станешь сотником, когда придешь ко мне. И сотню воинов дам не простых, а отборных удальцов!

Я сделал вид, что заколебался, пробормотал:

— Сотником?

Он едва сдержал вздох облегчения, я видел, какого труда стоило оставаться таким же бесстрастным.

— В первый же день!

— Подумаю, — ответил я и посмотрел ему в глаза. — Если сотником, то… подумаю.

Ланаян почти насильно оттащил меня на другой конец двора. На лице удивление и тревога, то и дело оглядывался, наконец прошептал:

— Зачем? Я буркнул:

— Как гордый сын степи, ответствую… Он отмахнулся.

— Да знаю я, какой вы сын степи. Ни разу не теряли головы! А сейчас зачем?

Я вздохнул.

— Не поверишь, но в самом деле потерял. Иногда и такой замечательный умница, как я, та-а-акой дурак! Но спорить с дураком бесполезно — по себе знаю.

Он смотрел недоверчиво, все еще уверенный, что лишь изображал зачем-то ярость, вот так другие о нас иногда думают даже лучше, чем мы о себе, что вообще-то удивительно.

— А насчет «подумаю», — спросил он, — зачем?

— Ты же догадался, — сказал я. — По глазам вижу.

— Чтобы оставили в покое? — спросил он. — Да, конунг мог бы приказать тайком подстеречь и зарезать. Правители иногда поступают, как… правители. Но вообще-то на вашем месте можно в самом деле принять такое предложение…

Я буркнул:

— Ты так хорошо знаешь мое место?

Он опустил голову.

— Да, это так… с языка сорвалось. Привычное. Показалось.

— Держи карман шире, — сказал я. — Какие новости еще?

— Люди конунга уже и на воротах во дворец, — сказал он мрачно. — Пропускают тех, кого изволят.

— А твои?

Он поморщился.

— Пока тоже там.

— Конфликты?

— Не очень, но… Бывает, что мои хотят остановить и не пропускать кого-то, а эти пропускают! И все с шуточками… Не драться же с такими вроде бы…

— Драться, — сказал я. — Если все время уступать, никогда не остановятся. Придут в твой дом, лягут в постель к твоей жене, начнут раздевать твоих дочерей… Если надо, пусть твои даже убьют стражей конунга! Только удвой или утрой сперва караулы. Время пришло, Ланаян. Дальше отступать некуда.

Он посмотрел исподлобья, старый воин, жаждущий покоя и любимой работы по охране дворца, а я, безродный чужак, лезу со своим уставом, однако этот чужак первым сказал неприятную правду там, где он еще раньше увидел сам.

— Ладно, — сказал он неопределенно, — посмотрим.

За нами послышались тяжелые шаги, Рогозиф идет покачиваясь, на скуле ссадина, костяшки кулаков ободраны, но морда довольная. Увидев, что обернулись и ждем его, радостно заулыбался, подошел и, не обращая внимания на Ланаяна, хлопнул меня по плечу.

— Ну как, — спросил он с довольным хохотком, — посмотрел драку?

— Да, — ответил я. — Посмотрел.

Он засмеялся.

— Хорошее место выбрал! Изнутри драки. Это чтоб ничего не пропустить, да? Тебя тоже никто не пропустил.

— Я тоже, — признался я и зябко повел плечами. — Что я такого съел?

— Мясо пережарено, — объяснил он авторитетно. — Я тоже, если пережаренного поем… да если еще какая сволочь горьких травок для вкуса положит, то и своим готов морды бить, только бы зуд в кулаках унять!

Ланаян сказал сухо:

— Желаю вам обоим хорошо провести остаток ночи. Сыны степи, как теперь понимаю, никогда не спят.

— Иди-иди, — разрешил Рогозиф благожелательно. — Нежный больно. А мы, Рич, пойдем выпьем?

— С огромным удовольствием, — ответил я. — В горле после этой разминки снова пересохло.

Он дружески обнял меня за плечи, но едва сделали первый шаг, сверху раздался строгий женский голос:

— Храбрый воин, я задержу вашего друга ненадолго.

Рогозиф вскинул голову, принцесса Элеонора склонилась над перилами и смотрит на обоих, глаза полны укора.

Рогозиф сказал мне весело:

— Рич, иди пей сам, мне повезло больше… ха-ха! Элеонора проговорила надменно:

— Я обращалась к вам.

Рогозиф снова хохотнул, явно хотел еще поприкиды-ваться, что не так понимает, но посмотрел на меня, вздохнул и, шлепнув по спине, наклонился к уху и шепнул:

— Желаю удачи. И чтоб «ненадолго» затянулось до утра.

Он поклонился принцессе, улыбка до ушей, и удалился, а я покорно поднялся, как на эшафот, на второй этаж. Элеонора встретила прямым взглядом, в глазах бушует пламя, сама прямая и натянутая как струна.

Я поклонился, она повелительным жестом указала на свободное кресло.

— Садитесь, Рич. Я пробормотал:

— Как посмею, ваша светлость? В присутствии женщины… Она кивнула, голос прозвучал холодно:

— Вы не сказали «в присутствии принцессы». Значит, в ваших краях в самом деле такие странные обычаи?

— Вам не нравятся? — спросил я.

Принцесса величественно села, я тут же брякнулся и сам, ноги гудят, по ступням побежали сладостные мурашки.

— Нравятся, — ответила она, — но вы мне зубы не заговаривайте. Вы сказали, что падаете с ног от усталости и отправляетесь спать…

— Это я во сне, — сказал я быстро. — Лунатик я. Сомнамбула!.. Вот сплю и слышу ваш нежный чарующий голос…

Она сказала саркастически:

— Это у меня нежный? Что-то ваш сон странноват… Ну да ладно, ответьте на главный вопрос. Зачем вы начинаете ссориться с конунгом? Мне говорят, вы уже побили его сильнейших воинов.

Я спросил удивленно:

— Это были сильнейшие? Куда мир катится… Когда придут из Сен-Мари, таких возьмут голыми загребущими…

Она сказала сердито:

— Они никогда не придут! А вздумают… наши мужчины дадут отпор. Как давали его наши предки.

— У них появился грозный предводитель, — сказал я. — Огромный, как гора, зубы вот такие, лютый и победоносный…

— Пусть появится, — сказала она. — Я своими руками выдеру его зубы!.. Но вы хитро уводите разговор в сторону, а я хочу узнать, зачем вам нужно ссориться с конунгом? Или просто так? Из удали? Зов степи или зуд в крови?

Я развел руками.

— Принцесса… как бы вам сказать…

— Так и скажите, — потребовала она еще сердитее.

— Вот так прямо?

— Да, — отрезала она, — вот так! Что, у меня колени подогнутся? Что задумали, Рич?

Я помыслил, пожал плечами.

— Ничего.

Она спросила ошеломленно:

— Это как?

— А вот так, — ответил я хладнокровно. — Некоторые вещи надо делать, не раздумывая. Бросаться в воду, спасая тонущего ребенка, помогать женщине, оказывать почтение старику, помогать гасить пожар, бить в морду, если не так посмотрели или слишком близко высморкались… Да много ли чего! Сейчас я тоже просто обязан вмешаться. Не хочу, но должен. Бремя белого.

Она молчала и смотрела удивленно, я говорю слишком серьезно, уже не виляю, а взгляд мой прям.

— Погоди, — проговорила она, — ты как будто вообще не одобряешь, что конунг укрепляется в Тиборе?

— Не одобряю, — согласился я. — Хорошее слово: не одобряю.

— Почему? — спросила она. — Это же так понятно! Человек такого ранга и власти в его огромном племени не может оставаться простым жителем! Он и здесь хочет получать больше уважения, чем рядовые горожане. Ну, хотя бы на уровне придворных короля…

Я сказал саркастически:

— Ага, придворных! Вы сами в это верите?

Она поморщилась.

— Да знаю я эти слухи. И ярл Элькреф намекал, но с его стороны это всего лишь ревность. Нет-нет, в мою сторону конунг даже не смотрит, это ревность одного сильного мужчины к другому. Двух степняков близко к трону быть не может, как сказал Элькреф. Но он ослеплен своими чувствами, сам вообще-то не несет никакой нагрузки! А конунг берет на свои плечи тяжелые и неприятные обязанности, моему отцу меньше забот. Наши люди преуспевают в ремесле, торговле, нам все равно не нравится носиться с оружием… Если даже мой отец, король, не против усиления Бадии, то какое дело тебе?

— Оружие порождает власть, — возразил я. — И портит характер. Даже нравы. Тем более, у слишком юных.

Она поинтересовалась с недоумением:

— Кого ты называешь слишком юными?

— Кочевники, — сказал я, — остаются юными, даже дожив до седых волос. И умирают юными, хотя у них очень редко кто умирает от старости. Таким нельзя давать в руки оружие. Тем более — власть.

— Верховная власть останется у моего отца, — запротестовала она, — а остальная у его советников — Раберса, Фан-гера, Сарканла, Иронгейта…

Я покачал головой.

— Не останется.

— Ты не прав!

— Хотелось бы, — сказал я сухо. — Но Бадия, как мне кажется, все же сместит твоего отца. Он не настолько изощрен, чтобы оставить его прикрытием. Он по-своему честен и прям и просто убьет, просто потому, что его племя потребует крови и ясных знаков его власти. У кочевников военная демократия. Бадия вынужден считаться с мнением военной верхушки и даже общим настроением воинов своего племени. Они попросту возжелают захвата города, разграбления… и еще введут, как мне иногда кажется, человеческие жертвоприношения. Хотя бы по большим… даже особым праздникам.

Она отшатнулась.

— Они не посмеют!

— Будучи здесь полными хозяевами? — усомнился я. — Элеонора, вы мне казались не только красивой, но и умной! Но теперь решили, что быть только красивой — достаточно?… Да, это путь большинства женщин. Простите, я должен идти. У меня дорога большинства мужчин.

Она сказала резко:

— Сидите! Что у вас за привычка уходить без позволения?…

— Вы мне прошлый раз разрешили, — пробормотал я.

Она сказала с гневом:

— Вы меня вынудили! А это недостойно мужчины.

Единственное оправдание, что полностью снимает с вас вину, ваша грубость не от черствости, а от чрезмерной чуткости и скромности.

Я разинул рот.

— От… скромности? Моей?… Ага, ну да, я еще какой скромный! Сам сижу частенько и восхищаюсь, какой же я скромняга, с ума сойти! Другого такого поискать…

— А еще вы побаиваетесь обязанностей, — сказала она быстро. — Я всю ночь думала о нашем разговоре, но чаще видела ваш полный достоинства взгляд, гордый разворот плеч, вашу осанку героя и… я бы даже сказала, полководца. Вы пока не думаете об этом, но вы можете…

— Ни за что, — твердо сказал я, плечи мои зябко передернулись. — Как славно быть простым героем-одиночкой! Иду себе, играю арбалетом… Впереди все цветет, а сзади все горит… Нет, я ни за что не стану жить в этих каменных джунглях, где человек человеку волк, товарищ и брат. Джунгли — это такая дико разросшаяся оливковая роща, полная ужасных хищников.

Она покусывала губы, почти не слушая, взгляд стал отстраненным, на лице отражается борьба множества разноречивых и достаточно мощных, судя по мимике, мыслей. Наконец несвойственные женщине морщины со лба ушли, лицо разгладилось, она вскинула голову и обратила на меня сияющий взор.

— Я боялась этого ответа, — произнесла она ясным голосом, — но предчувствовала, что гордый сын степи просто не может ответить иначе… Что ж, тогда я пойду за тобой, Рич! Женщина всю жизнь ждет настоящего мужчину и редко когда вообще видит даже издали. Но если у нее был шанс и она его упустила, то жизнь ее превратится в ад. Если упущу тебя, я никогда себе не прощу! И жизнь моя станет горька и безрадостна.

Сиденье начало накаляться подо мною, воздух показался чересчур жарким и душным, словно весь павильон в огне. Элеонора, гордая и прекрасная, смотрит воспламененным взором, даже страшновато, вдруг да бросится на шею, переполненная собственной жертвенностью, женщины умеют раздувать ее до неимоверных размеров, чтобы предъявить нам счет на сумму побольше.

— Ваша светлость, — сказал я почтительно. Она прервала:

— Называй меня Элеонорой!

— Я не посмею…

— Ты посмел сразиться с магами, — возразила она с сияющими глазами. — Я даже не могу предположить, сколько драконов ты перебил, чтобы добраться до них, и ты робеешь перед женщиной?

Я вздохнул и развел руками.

— Зато перед какой… Она сказала счастливо:

— Ты герой, Рич!

— Ну, с этим мне трудно спорить…

— Ты мой герой, — сказала она жарко. — О тебе я мечтала, таком скромном и мужественном, исполненном внутреннего достоинства и отваги. Мои подруги с первого же дня прожужжали о тебе уши, но я, такая самоуверенная, не желала слушать ни о ком, кроме Элькрефа! Но теперь вижу, что впервые правы были они, а не я. Рич! Если ты не захочешь жить в городе, я пойду за тобой в степь!

Я замер, мозги разогрелись так, что начинают плавиться, на лбу выступил пот, начинает жечь кожу.

— Я вообще-то, — сказал я поспешно, — по большей части в пустыне…

— Я пойду и в пустыню!

— Там раскаленные под солнцем дюны, — сказал я торопливо, — скорпионы, тарантулы, змеи и пауки. С ними сражаться — ничего героического. А еще, самое главное, я не останусь здесь. У меня не то, чтоб уж важные дела… но я хочу увидеть весь Гандерсгейм, потому вскоре подо мной заскрипит седло, на задних ногах зазвенят шпоры, а мой верный конь заржет и пойдет вскачь, набирая скорость, чтобы свист ветра в ушах… Она выкрикнула пламенно:

— Я с тобой!

Я спросил пугливо:

— Верхом?

— Я поеду с тобой, — повторила она твердо, глаза ее сияли. — Ты говорил, у вас женщины ездят верхом, как мужчины!.. Я именно такая женщина. Увы, здесь каждый шаг под надзором десяти нянек, меня это бесит, хотя для всех это норма. Я поеду с тобой!

Я покачал головой.

— Принцесса… Элеонора, я поеду в опасные места. Она вскрикнула:

— Я буду рядом!

— Гм, я ценю такое… — проговорил я в затруднении, — романтически возвышенное, но женщина не должна скитаться по дорогам. Мне показалось, что ярл Элькреф именно тот человек, который может построить для вас дом, какой изволите, разбить при нем сад по вашему желанию, а еще у вас будут прекрасные дети…