"Ричард Длинные Руки — Вильдграф" - читать интересную книгу автора (Орловский Гай Юлий)

ГЛАВА 14

Я не договорил, он завизжал в ярости и метнулся на меня с поднятым клинком. Я даже не успел выхватить свой из ножен, хотя уже готовился, еле успел избежать смертельного удара сверху, метнувшись в сторону, зато ухитрился дать проскочившему мимо герою пинка в зад. Он ударился о тяжелый стол и едва не перевернул на хохочущих кочевников, а я уже вытащил меч и ждал в боевой стойке.

Его удержали от падения, развернули ко мне лицом. Он закричал еще громче и бросился с той же яростью, полосуя воздух ударами во всех направлениях. Я не стал увертываться, хотя, наверное, успел бы, пусть даже он очень быстр, зато я становлюсь быстрее не по дням, а по часам, вскинул меч, стальные полосы сшиблись со скрежещущим визгом, звоном, полетели короткие искры.

Крики замерли, бой из банальной пьяной ссоры перерос в красивый поединок: Корн рубил и сильно, и быстро, и очень умело, демонстрируя богатейший арсенал ударов, приемов, связок, каскадов, ложных замахов и обманных движений. Им любовались, покрикивали редко, отмечая особенно красивый финт, кочевники ценят виртуозное обращение с оружием, я же лишь защищался, парировал и даже тихонько отступал, стараясь двигаться в пределах отведенного нам круга.

Конунг, как успел заметить краем глаза, смотрит заинтересованно, в исходе поединка вроде бы не сомневается, лицо довольное, он демонстративно и громогласно запрещал эту дикость, с точки зрения горожан, цивилизованный, а это двое дикарей, причем один из них — чужой, он и виноват, а когда будет наказан, все снова станет тихо…

Я поймал удачный момент, звон, лицо Корна исказилось от боли. Кисть вывернуло с такой силой, что он вынужденно разжал пальцы. Меч взлетел в воздух, я поймал его за рукоять и, взмахнув пару раз, бросил ею же вперед противнику.

— Держи! И будь внимательнее.

Он машинально поймал, в глазах сильнейший стыд, по его виду непонятно, предпочел бы уронить меч или вот так ухватить с моей милостивой подачи. Мелькнуло бледное лицо Элеоноры, кочевники довольно взревели, все ценят эффекты, а Корн с диким воплем, что должен заморозить во мне кровь, ринулся в атаку.

Я снова отступал, слишком яростный вихрь ударов, долго искал брешь, наконец ударил, скрежет и звон, меч вылетел снова, я подпрыгнул и снова поймал на лету за рукоять.

— Слишком часто, — сказал я снисходительно. — Наверное, ты силен в чем-то другом?

Он смотрел, не веря своим глазам, в толпе взревели и начали безжалостно высказывать догадки, в чем именно силен их виртуозный соплеменник.

Я бросил меч к подножию кресла конунга, свой сунул в ножны, а затем отстегнул перевязь и все хозяйство отбросил в сторону.

— Может, — сказал я, бросая ему спасительный круг, — ты силен в бою голыми руками?

Он прошипел люто:

— Я убью тебя! Если не убью сейчас, подстерегу ночью и убью в спину!.. Ты не будешь жить и смеяться…

— Смеяться будут другие, — согласился я. — Но спасибо за предупреждение.

Мы сшиблись в середине, я уперся в землю и несколько мгновений выдерживал шквал атак. Толпа вскрикивала, как один человек; в какой-то момент мы сцепились так плотно, что если нас разорвать насильно, брызнет кровь, затем снова разъединились на расстояние вытянутых рук и щупали друг друга, стараясь поймать на боевой прием.

Он хватал и бил так, как убивают часовых, но я ускользал, удары отзываются болезненно, но ни один не смертелен, успеваю сдвинуться, но теперь вижу, что свести схватку к шутке не удается, кто-то должен погибнуть, что совсем пока не нужно. С другой стороны, этот Корн не прост и вызван из степи в город не случайно. Он и Рогозиф здесь с какой-то целью. Как и все эти ветераны…

Мы оба все убыстряли схватку, ошибки начинают проскакивать с обеих сторон, но я первым поймал на сложный прием. За нашим хриплым и надсадным дыханием никто не услышал хруст костей. Я тут же выпустил из рук обмякшее тело и отступил, чувствуя, как грудь жадно требует свежего воздуха.

Дрожащие пальцы подобрали пояс, пот застилает глаза. Кто-то из кочевников услужливо помог мне надеть через голову перевязь и подтянуть пряжку потуже. Элысреф подхватил Элеонору под руку и увел почти насильно, она оглянулась в дверях, я перехватил взгляд ее расширенных глаз, но Элькреф потащил с силой и закрыл за собой дверь.

Я смахнул соленую влагу с лица, конунг все так же смотрит, сильно наклонившись с кресла, будто готовится встать, лицо стало темнее июньской тучи.

— Пусть отдыхает, — сказал я хриплым голосом. — В другой раз будет осторожнее болтать языком.

Несколько человек быстро подняли грузное тело и унесли. Нескоро разберутся, что их друг не просто выбит из этого мира, но даже когда очнется, с переломанным хребтом никак не подстережет меня ночью с кинжалом в руке.

Конунг с кислым видом пару раз хлопнул в ладоши.

— Ты хорош, — сказал он как можно спокойнее, как должен вести себя беспристрастный судья. — И победил честно. Как, говоришь, называется твое племя?

— Клан Робких Зайчиков, — ответил я с вызовом.

За столом заревели, но конунг не позволил губам дрогнуть в усмешке, смотрел очень внимательно, лишь брови чуть приподнялись, а взгляд стал острее.

— Не слышал о таком.

— Мир велик, — ответил я. — Еще услышите.

В толпе довольно заговорили, гордые ответы нравятся всем, всяк отождествляет себя с героем, который может дерзить власти.

Конунг кивнул.

— Не сомневаюсь. Не хотел бы пойти ко мне на службу?

— Нет, — отрезал я.

— Почему? — спросил он с интересом. — Лучше служить сильному вождю. С ним больше славы, чести, наград, захваченной добычи. Зачем прозябать в неизвестности?

— Я сын степи, — ответил я гордо. — Бродяга и романтик. Мчаться по бескрайней степи, укрываться звездным небом — разве не счастье? Что хорошего жить в городе?

Он помедлил с ответом, глядя на меня испытующе, затем улыбка раздвинула его твердые губы.

— Но ты же нашел?

— Я всего лишь гонец от ярла Растенгерка, — напомнил я, — к его брату ярлу Элькрефу. Завтра поеду обратно в степь.

Он кивнул.

— Ярл Элькреф стал слишком похожим на горожан и потому долго раздумывал над ответом, когда требовалось сказать «да» или «нет». Но сегодня ты получил письмо к его брату…

Все знает, мелькнула злая мысль, везде обзавелся шпионами.

— Да, — сказал я, — и завтра уеду. Но я ничего не нашел в городе и даже одной ночи не провел в нем. Всякий раз брал коня… своего или чужого, и… здравствуй, ночная степь! Здравствуй, бешеная скачка под родными звездами!

Кочевники на меня смотрели с явной симпатией, каждое мое слово — гимн их образу жизни, их превосходству над глиноедами.

Конунг поморщился, но сказал все тем же приветливым голосом:

— Хорошо. Но если надумаешь к нам — дай знать. Сильным и отважным рады везде.

— Благодарю за честь, — ответил я.

Вернулся на свое место я в гробовом молчании и провожаемый уважительными взглядами. Едва я сел, разговоры возобновились, а Рогозиф, сам темный, как грозовая туча, придвинул мне металлический кубок с вином.

— Выпей, — сказал он участливо. — У тебя точно в горле сейчас, как в огненной печи.

— Спасибо, — сказал я хрипло.

— Полегчало? — спросил он, когда моя рука со стуком опустила опустевший кубок на столешницу, но я понял по его глазам, что говорит не о вине. — Чего ты так вспылил?

Я вяло отмахнулся.

— Да так… Одну бабу вспомнил…

Он чуть скосил глаза, я догадался, что поглядывает на веранду, где была принцесса, ощутил тревогу, а нехорошее предчувствие стиснуло грудь.

— В них все зло, — сказал он философски. — А ты непрост.

— Чего так решил?

— Это был сам Корн, — напомнил он.

— Степь велика, — ответил я. — В каких-то краях таких корнов продают кучками. За мелкую монетку.

Со стороны сада пришли музыканты, заиграли нескладно, зато громко. Я покосился с неодобрением.

— Недостаточно атлетические, чтобы бить в бубен.

Рогозиф отмахнулся.

— Тогда пусть хоть играют. Но если под музыку нельзя драться, то это плохая музыка.

Я окинул музыкантов придирчивым взглядом.

— Лохматые… Стричься еще не умеют, значит, будут играть только тяжелую музыку… А под нее драться хорошо.

— Конунг знает дело, — откликнулся Рогозиф знающе.

— Будет драка?

— Обязательно, — заверил он.

— Зачем? Он удивился:

— А как без драки? У вас что, безздрачники?

— У нас только на свадьбах, — пояснил я. — Свадьба без мордобоя — вообще не свадьба. А еще на днях рождениях, юбилеях, встречах для хорошей выпивки и просто так.

— Воздержанные вы люди, — сказал он с уважением.

— Здесь, как я понимаю, готовятся к королевским состязаниям? Разминка?

— Гоняют кровь, — согласился он, — присматриваются друг к другу. А чем заняться, если до состязаний еще два дня?

— Уйма времени, — согласился я. — Девать некуда.

Кочевники в самом деле, разогрев себя вином, приглядываются друг к другу оценивающе, некоторые прямо за столом обматывают кулаки ремешками, другие хищно сжимают и разжимают пальцы, готовые цепко хватать противника и бросать через бедро, через голову, через руку или плечо.

— Как ты? — спросил Рогозиф.

— Ни за что, — сказал я твердо.

Он удивился.

— Почему?

— Лучше посмотрю, — объяснил я. — Вот смотреть такое люблю больше. Только место займу получше.

Он сказал весело:

— Я тоже так люблю больше. А потом оно как-то само… Вдруг — и уже в драке!

— Я сдержанный, — сказал я, — очень сдержанный.

Он хмыкнул с сомнением, но промолчал, взгляд его устремился мимо моего уха, я даже слышал легкий свист и дуновение воздуха. Оглянуться я не успел, там послышался нежнейший голос:

— Дорогой герой…

Я обернулся, милая девушка кокетливо присела передо мною, глазки хитрые, а щечки круглые и нежные, а еще тугие и спелые, так и хочется укусить. Еще умильные ямочки, на них нельзя смотреть без удовольствия. А когда она улыбнулась, ямочки стали глубже, делая личико из просто хорошенького изумительным.

— Привет, Юдженильда, — сказал я с удовольствием, на хорошеньких женщин всегда таращим глаза просто с наслаждением. — Какая ты прелесть, теперь всю ночь будешь сниться…

Она заулыбалась шире, голосок прозвучал кокетливо:

— Помнишь мое имя?

— Как же его не запомнить? — изумился я. — Все только и говорят: взгляните на эту изумительную девушку, она же мечта мужчин, как ее зовут, кто она, откуда она, как бы с нею…

Она рассмеялась чисто и звонко:

— Не продолжай! Я, знаешь ли, такая скромная, такая скромная бываю в некоторых случаях. Милый Рич, моя подруга Элеонора послала отыскать тебя.

— Ты отыскала, — сообщил я и жадно раздел ее взглядом, подумал и не стал одевать. — Можешь броситься мне на шею. Обещаю не отбиваться.

Она расхохоталась, милые ямочки на щечках стали глубже.

— Нет-нет, я по другому делу. Она сейчас во-о-он в том павильоне. Понял?

— Понял, — ответил я.

Она подождала, я стоял и с удовольствием смотрел на нее, так и не сумев заставить себя вернуть ей платье, наконец она сердито топнула ножкой в изящной туфельке. Я озадаченно посмотрел на ногу, на туфлю, потом на ее милое личико.

— Что ты понял? — переспросила она с недоверием и мило наморщила носик.

— Что она во-о-он в том павильоне, — послушно ответил я.

Юдженильда с укоризной покачала головой.

— Это значит, — произнесла она наставительно, — ты должен бежать туда сломя голову!

— От тебя? — спросил я с возмущением.

Она расхохоталась и ухватила меня за руку.

— Надеюсь, — сказала она деловито, — мои родители меня не убьют, что взяла мужчину за руку. Но это ж только за руку, а не за…

— Юдженильда, — перебил я торопливо, — вы слишком невинны, потому помалкивайте, пока не сказали такое, после чего я уже не смогу остановиться.

Она хихикала всю дорогу и заговорщицки сжимала мне пальцы. Павильон приблизился, весь в зеленом плюще, за исключением входа, мы обошли вокруг, я не сразу обнаружил щель в зеленой стене, Элеонора сидит в королевской позе и смотрит в нашу сторону.

Юдженильда хихикнула громче, Элеонора покачала головой, взгляд был холоден и полон неодобрения.

— Иди домой, — сказала она резко. — Рано еще хватать мужчин за руки.

— Так это же за руки, — ответила Юдженильда тоненьким голоском, — а не за…

Мы с Элеонорой прикрикнули в один голос:

— Беги домой!

Юдженильда надулась и пошла прочь, выпрямив спину и покачивая уже вполне созревшими для жадных мужских рук сочными булочками.

Элеонора жестом пригласила меня войти и сесть. Я с поклоном повиновался, она вперила в меня сердитый взгляд.

— Что-то не так? — спросил я. Она спросила раздраженно:

— Что у вас за шуточки?

— В смысле?

— Насчет лапок гарпий, — сказала она рассерженно, — теперь весь двор судачит!.. В жизни не пробовала такой гадости! И даже не верю, что их где-то едят.

— Где-то едят, — заверил я. — Мир так объемен и разнообразен, что все, что может случиться, — где-то случается. И лапки гарпий кто-то ест. Правда, у этих не лапки, а лапищи…

— Почему то существо на вас напало? — потребовала она. — И почему я только сейчас об таком узнаю? Это не было случайностью, так все говорят.

— Правда?

— Правда, — отрезала она сердито. — Гарпия не кружила, а сразу ринулась именно в окно той комнаты, где находились вы. Хотя ближе были такие же окна.

— А там люди были?

— Были!

Я подумал, предположил:

— А что, если я вкуснее?

Она поморщилась.

— Вам все шуточки, а у нас двор до сих пор жужжит и волнуется. Как это случилось?

Я пожал плечами.

— Это так давно было, разве вспомнишь?… Сколько воды утекло, сколько не сделано, сколько предстоит еще не сделать…

Она сказала резко:

— Это было вчера!

— Для ленивых и год — один миг, — объяснил я. — А для таких орлов, как ваш покорный слуга… видите, кланяюсь?., за сутки можно развязать войну, провести несколько сражений, совершить подвиги, изнасиловать побежденных, заключить мир и успеть попировать!

Она смотрела исподлобья, в темных глазах поблескивают, затухая, искорки, потом тяжело вздохнула, суровость из глаз испарилась, вместо них проступила некая растерянность.

— Вы не такой, — проговорила она, как мне показалась, с трудом, — как остальные. И теперь догадываюсь, не станете участвовать ни в каких состязаниях…

— Почему? — полюбопытствовал я, потому что, как ни гоню эту идею пинками взашей, но появляется такая не совсем честная мысль, что вот выйду на ристалище и блесну, еще как блесну! Всех нагну, повергну, побахвалюсь бицепсами. — Проясните свою по-женски глубокую мыслю.

— Вы заведомо сильнее, — объяснила она. — Вам будет зазорно состязаться не с равными.

— Гм, — пробормотал я, на самом деле самый кайф состязаться со слабыми, а то равные могут и рыло разбить, — нуда, вы проницательны… Я такой, ага, щас… Ну ладно, я пойду, не рискну мешать вам мыслить по-женски о высоком.

Она сказала повелительно:

— Задержитесь, герой.

Я ответил с настороженностью:

— Да, ваша светлость?

— Ярл Элькреф, — произнесла она ровно, — все никак не мог составить правильный ответ… он сам долго не мог решить, как поступить. Трудный выбор между долгом и свободой. Вы ждали ответа настолько терпеливо, что это наводит на мысль…

— Какую, ваша светлость?

— Что вы больше ничем не связаны, — произнесла она. — Вы герой, сами выбираете дороги. У нас говорят, что герой, мудрец и красивая женщина, куда бы ни пошли, везде найдут приют. Вы его нашли, десятник Рич! Я понимаю, что вам все равно: десятник вы или тысячник, вы на такие мелочи внимания не обращаете!

Она говорила все воодушевленнее, на щеках проступил румянец, как у простой и здоровой служанки, глаза заблестели, словно яркие звезды в полночь.

— Что делать, — проговорил я неуклюже, — я такой невнимательный.

— Вы нашли, — повторила она.

Я вскочил в тревоге, но снова сел, вспомнив, что в разговоре с коронованными особами при любом режиме надо бы дождаться разрешения на депортацию.

На ее щеках румянец стал жарче, поджег скулы и опустился на шею, чего я никогда бы не предположил, Элеонора — само воплощение женской неприступности.

— Простите, ваша светлость, — произнес я гордо и так проникновенно, что чуть не зарыдал, — но я — степняк. Кочевник. Сын степей и мустангов. Это такие кони, потерянные в битвах и одичавшие… Просто звери, даже кусаются. Мне в городе не совсем уж… Я понимаю ярла Элькрефа, у него вы, он готов и глиноедов нюхать, а что мне? Я не смогу разогнаться в дикой скачке по этим узким и кривым, как суставы ревматика, улицам! А без этого как жить, спрашиваю?

Она быстро покачала головой.

— Мы с ярлом Элькрефом… друзья. Да, одно время собирались скрепить дружбу браком, но сейчас вижу, это ошибка. Он очень хороший человек, но мои мысли, так уж получилось, теперь только о вас, Рич. А этого не должно было случиться, если наше с Элькрефом решение насчет брака… верное.

— Не спешите, — предостерег я.

— Я думаю о вас две ночи! — воскликнула она. — И поняла наконец, что вы и есть тот герой, которому я безропотно вручу себя всю. Вы меня понимаете?

— Боюсь, да, — сказал я с испугом. — Но так нельзя, Ваша светлость!

— Почему?

— А освященные традиции? Как можно?

— Я сегодня же поговорю с отцом, — сказала она решительно. — Вы пришли такой загадочный и таинственный, с легкостью расправились с колдуном… даже двумя, и даже не считаете это подвигом? Это невероятно. Только такому мужчине я могу поклониться, как мужу и повелителю…

Я сказал нервно:

— Не надо никому кланяться! Я сторонник равноправия. Что это такое — уже говорил. У нас женщина не кланяется мужчине. Напротив, чаще всего ездит на нем, свесив ножки… И раздвинув, конечно. И нет ничего зазорного, если самка сильнее и берет на себя бремя решений. Вы в плену, так сказать, устаревших взглядов. Женщина никому не должна кланяться! Ну, за исключением случаев, когда ей какая дурь взбредет в ее хорошенькую головку.

Она сказала счастливым голосом:

— Да, я всегда мечтала, чтобы плечом к плечу с сильным и благородным мужчиной! Я могу быть не только женой, но и другом. Рич, само небо послало тебя в Тиборру и к нам в Тибор! И само небо не позволило Элькрефу сразу дать ответ, чтобы я успела тебя увидеть во всем блеске мужественности и скромного обаяния.

Я отшатнулся, выставил перед собой, как щиты, обе ладони.

— Нет-нет, я даже не мечтаю о такой чести! Я — дитё степи, не надо меня видеть во всем блеске, а то глаза лопнут. Зачем мне то, что не смогу подхватить в седло или сунуть в мешок?

— Но ты пока не знаешь радостей выше, — возразила она, — чем радость схватки! Ты не знаешь упоения властью, а разве мужчины не к ней стремятся?

— Друг у власти, — сказал я, — потерянный друг. А я не хочу ни друзей растерять, ни самому стать потерянным. К тому же, стремясь к вершине, можно попасть не на Олимп, а на Везувий… Ну, это такая гора, что не пошла к пророку и тем самым изменила ход истории. Нет, мне эта самая власть почему-то совсем неинтересна. А вот хороший конь, острый меч из закаленной стали…

— У власти больше очарования, — сказала она убеждающе, — больше возможностей, больше тайн…

— Тайна власти в том, — сказал я, — чтобы знать: другие еще трусливее нас. Потому ошеломляй и властвуй! Только и всего. Но это не интересно…

— Откуда ты знаешь?

Я чуть не брякнул, что знаю, иногда дурь так и прет на поверхность, но принцессе палец в ротик не клади, там зубки острые, а женской хватке все гарпии завидуют.

Я сказал гордо:

— Чувствую! Мы, дети степи, чуем неправду, как стрижи чуют дождь, а муравьи — землетрясения и смену королей. Ладно, ваша светлость, я прям с ног падаю, такой я слабый, так что пойду, пойду, куда вы меня раньше посылали…

Она кивнула, скрывая разочарование, но голос постаралась сделать любезным:

— Идите. А я посмотрю, все ли звезды на месте. И на прежних ли местах горы после того, как вы там побывали.

Я поспешно поднялся, отвесил поклон попочтительнее, мы всегда почтительны, когда чувствуем виноватость, отступил и быстро пошел из павильона, пока она не сказала чего еще, от чего мужчине отказываться не просто трудно, а как бы неприлично, что ли.