"Ричард Длинные Руки — Вильдграф" - читать интересную книгу автора (Орловский Гай Юлий)

ГЛАВА 2

В огромном зале стало тихо, но доводы мои, кажется, ни при чем. Я видел, как морщатся и явно страстно желают, чтобы я провалился сквозь пол на этаж пониже, а там через подвал еще дальше, на глубину до самого ада.

Раберс наконец проговорил надменно:

— Конунг — очень неглупый человек. Он сумел вокруг своего крохотного племени объединить еще с десяток. В его власти союз племен!

— Эти союзы как возникают, — отпарировал я, — так и рассыпаются. По десять раз на день. Может быть, вам сказать, что будет дальше, когда вы поможете конунгу взять власть в королевстве?

Раберс сказал полупрезрительно:

— Ну, мы можем изволить послушать.

— Спасибо, — сказал я вежливо. — Очень рад. Как человек степи, как родной ее сын, вскормленный газелями и акынами, я романтик до мозга костей, и для меня самое важное — жить красиво и умереть красиво. Это у всех у нас в крови, так нас воспитывают с колыбели. Для нас цель — погибнуть в жаркой схватке, а самый большой позор — умереть в постели.

Раберс под одобрительный гул сказал нетерпеливо:

— Это мы знаем. Дальше! И покороче.

Я изумился:

— Знаете? В самом деле?… Так что дает вам идею, что конунг и все его люди вот так разом превратятся в торговцев? И будут жить богато и сыто, чтобы в конце концов умереть от старости в постели, окруженными слезливыми женщинами и гадя под себя в постель? И второе, кто из гордых сынов степи… вот посмотрите на меня!., позволит, что бы его вождь, которому мы клялись служить верно и доблестно, пал так низко и опозорил наше гордое и непокоренное племя, у которого свой собственный путь к светлому будущему? И которому никто не указ! Тем более — глиноеды.

Похоже, мои слова здорово поколебали их уверенность, но перспектива неимоверного роста и могущества королевства, а заодно и баснословные прибыли тех, кто у кормушки, явно перевешивает разумные доводы, это уже не экономика, а психология примитивных организмов, знаем, проходили, вроде бы тропизм, если ничего не путаю, как у всех экономически ориентированных.

Раберс произнес почти мягко:

— Мы ценим ваши прекрасные идеи. Но с возрастом они меняются… История идей — это история ошибок. Идея должна быть практичной, тогда ее можно использовать и с правой, и с левой стороны.

— Мудро, — согласился я. — Вы, конечно, планируете стать при конунге тем, кем вам не удается при короле?

Он побагровел, быстро зыркнул по сторонам.

— На что вы намекаете?

— Стать первым, — сказал я четко, — при правителе. Его правой рукой! Не так ли?

Одновременно я косил в сторону зала. Что-то идет не так, я же был уверен, что вытащил козырной туз и помахиваю им так это эффектно, однако на меня почему-то посматривают со снисходительными усмешками. Что возьмешь с этого дурака, сына степей? Не только Раберс, они все рассчитывают занять положение повыше при новом правителе…

Я сказал упавшим голосом, но достаточно твердо:

— Как хотите. Я гордый сын степей и быстрых коней, поклоняюсь честной силе и потому не страшусь пролить кровь. Конунг Бадия — не мой вождь, я присягал Растенгерку, а он поддерживает ярла Элькрефа. Но конунг, посягая на верховную власть в королевстве, наносит ущерб интересам Элькрефа. Потому я против!

Раберс, чувствуя, что я уже ухожу, победно засмеялся.

— Ваше мнение, десятник, и… как я понимаю, еще и посол, ничего не стоит.

— Почему?

Он обвел рукой зал.

— Здесь люди, в чьих руках власть. Конунгу без нас не укрепиться в королевстве. Все зависит от нас, гордый сын… степей.

— И конунг зависит от нас, — добавил Иронгейт.

Я сделал над собой усилие, сказал напыщенно и гордо:

— К сожалению, мир еще долго будет далек от царства законности. Все куплю, сказало злато, все возьму, сказал булат… Меч в руке рождает власть! А я вот такой дурак, что совсем не колеблюсь, когда нужно ухватиться за оружие. Так что у меня тоже есть оно самое, что называется властью… прощайте!

Я вышел из зала, провожаемый смешками, как же любим глумиться над теми, кто глупее нас, но я в самом деле глупее, себе-то могу признаться…

Стражи проводили меня насмешливыми взглядами, я ушел, громко топая, свернул за угол, там в укромном месте перетек в изчезника и, бегом вернувшись на цыпочках, проскользнул между часовыми. Они так и остались торчать по обе стороны широкой двери, а я прильнул к ней, страстно желая как-то научиться просачиваться хотя бы через такие вот непрочные деревянные загородки, начал прислушиваться к разговорам по ту сторону, что после моего ухода сразу оживились.

— Конунгу непросто, — донесся голос Раберса, — хотя он и не показывает виду. Этот дикарь прав, старики верны законам степи! Конунга тут же обвинят в отступничестве! Чтобы переубедить адептов старины, он должен продемонстрировать…

Перебил, судя по тонкому визгливому голосу, господин Фангер:

— Им? Пусть лучше продемонстрирует своему народу! Их большинство. Если восхотят те преимущества, что дает более плотный союз с городами, никакие старики, ревнители былой славы, не смогут удержать в прошлом…

Третий голос, резкий и отдающий металлом, произнес холодно:

— Это его проблемы. Вы уже забыли этого дерзкого, что явился без спросу на это собрание уважаемых людей?

Раберс спросил настороженно:

— А что с ним?

— Это наша проблема, — отрезал Иронгейт, если я правильно запомнил голоса. — Часто бывает, что в моменты, когда чаши весов зависают в равновесии, достаточно одной песчинки… А этот варвар еще та песчинка!

Я услышал глухой шум, словно далеко-далеко на берег накатываются волны, затем Раберс довольно резко огрызнулся:

— А что он может?

— Не знаю, — прозвучал голос Иронгейта, — но он сам заявил, что вмешается!..

— Пустые слова! — донесся мощный голос, похожий на шумный вздох, это явно Сарканл. — Этот кочевник просто поиграл мышцами перед нами. А когда вышел, то забыл о своем непонятном обещании.

— Непонятном? — усомнился Иронгейт. — Мне он показался подозрительно развитым для варвара. Если он кочевник, то по каким городам кочевал и где набрался таких слов, которые даже я не все слышал, а понял с изрядным трудом?…

Раберс произнес нетерпеливо:

— Нам не все равно? У нас другая задача, и определиться нужно сейчас. Немедленно.

Кто-то из зала спросил:

— Какая?

Раберс сказал раздраженно:

— Мы должны решить, поддерживать конунга или нет в его притязаниях, а если поддерживать… как поддерживали ранее, то до какой черты?… А этот варвар — слишком мелкая величина, чтобы ему уделяли внимание!

Стражи по эту сторону двери стоят достаточно далеко от меня, я рискнул перейти на запаховое зрение, мир поплыл, короткий приступ тошноты, перед глазами все расцветилось странными красками, среди которых розово-кислая или шершаво-зеленая — самые обычные цвета, зато я все отчетливее стал видеть то, что происходит в зале по другую сторону этой двери.

Некоторые встали и беседуют группками, другие повернулись лицами друг к другу, игнорируя Раберса. От него идут отчетливые коричневые запахи недовольства.

— Мелкая ли? — переспросил Иронгейт, его фигура окружена странным запахом, он похож на тюленя в полупрозрачном синеватом желе. — Насколько я знаю, он исчезал из королевского дворца, а возвращался так же таинственно. Подруги принцессы рассказали, что он вернул ей фамильную ценность, некогда отнятую у нее великим магом…

— Вранье, — сказал кто-то.

— Я сам видел, — отрезал Иронгейт. — Хотя тоже не поверил, но нарочито постарался попасться принцессе навстречу и все рассмотрел. Этого рубина в виде головы дракона у нее раньше не было!.. Говорят, забрали еще в ее детстве.

Раберс пробормотал:

— И что же? Великий маг вот так просто взял и отдал?…

— А если, — сказал кто-то с ехидным смешком, — этот варвар просто отнял? Вы же знаете дикарей, никакого почтения к старшим.

— К старшим у них даже чрезмерное почтение, — возразил Иронгейт, — что и вредит конунгу, однако недостаточно почтения к власти и богатству.

— Герои всегда сражаются с колдунами, — произнес Фангер значительно. — Мечи против колдовства! Ну и что?

— Где здесь место экономике? — поддержал его Раберс. — Предлагаю о нем забыть и сосредоточиться…

Сарканл прогудел густым тяжелым голосом:

— Темный он какой-то… И слишком в нем много неясного.

— Он же не просто гонец от старшего брата к младшему, — возразил кто-то из зала. — Он посол, как сам сказал!

Раберс раздраженно отмахнулся.

— Назваться может кем угодно!.. Но я согласен, такого вообще лучше изгнать или как-то удалить из королевства. Пока неприятности не захлестнули и нас.

— Он отважен, — пробормотал Сарканл, — даже слишком… Конунг рассвирепел, когда этот дикарь побил его сильнейших бойцов. Я видел, с каким трудом он сдерживается. Но пока улыбается! Конунг не похож на остальных варваров. Те открыты, этот хитер…

— Похож на нас, — сухо заметил Иронгейт.

Фангер сказал визгливо:

— Конунг уже укрепился здесь. Даже мы поддерживаем его почти открыто. А этот десятник… откуда его принесло на нашу голову?

Раберс пожал плечами.

— Степные племена — бурлящие котлы. Там постоянно рождаются герои с неистовой жаждой подвигов и славы. Большая часть гибнет в схватках друг с другом, но самые яркие идут искать приключений дальше. Побеждают лучших в племенах по дороге, и очень гордые едут дальше, дальше…

— Лучше бы он сломал шею по дороге к нам, — пробурчал Сарканл.

— Надо помочь, — сказал Раберс с недоброй улыбкой. — У нас спокойное благополучное королевство. Нам не нужны возмутители. Даже конунг не случайно старается вписаться в наш быт и наши обычаи. У нас вообще никто не носит оружия, кроме городской стражи. И охраны дворца. А этот разгуливает с мечом за спиной!

Брешешь, возразил я беззвучно. Я видел мужчин при оружии. Правда, не местные, а вроде меня. Но главное — все люди конунга вооружены до зубов. Разоружатся ли, когда полностью впишутся в местный быт, неизвестно…

Сарканл тяжело повернулся в кресле, вокруг сдвинулись волны кишечно-коричневого цвета.

— А если они схлестнутся с конунгом? — произнес он гулким голосом. — Ну и что? Не думаю, что ярость Бадии заденет нас. Он знает, что этот десятник просто один из приезжих. Просто привез новости гостю Его Величества короля Жильзака.

— Так дайте ему ответ в зубы, — потребовал Иронгейт, — и пусть везет обратно!

— Уже получен, — сказал всезнающий Фангер. — Ярл Элькреф составил письмо брату и передал этому десятнику.

— Что в том письме?

Фангер развел руками.

— Даже не пытался узнать… из-за ничтожности интереса. Нам какая разница, будет ярл Элькреф или не будет возвращаться в свое племя? Он и здесь не больше мелкой рыбешки.

— А что десятник сделал с письмом?

— Набирается сил перед дальней дорогой! Скоро уедет.

Раберс пробормотал:

— Мы не вольны ему приказывать. Насколько знаю, он вольный степняк, его крохотное племя далеко и ярлу Эльк-рефу не подчиняется. Как и его брату. Передать письмо — было просто любезностью попутчика.

— И чего он тут торчит?

— Он только приехал, — вступился Фангер. — Правда, сразу же подрался с челядью Его Величества, из-за чего немедленно привлек к себе внимание.

— Иначе кто бы его заметил, — вставил Иронгейт желчно.

— А потом, — закончил Фангер, — то ли подвиги, о которых никто не знает, то ли слухи о них…

— Может быть, — с раздражением в голосе спросил Иронгейт, — ему денег дать на дорогу? Коня перековать, запасы купить?… Что нужно, чтобы убрался немедленно?

Раберс сказал со вздохом:

— Степняки слишком помешаны на чести, гордости.

Он денег не возьмет, а уедет только тогда, когда захочет. Даже когда восхочет! Мне кажется, он сам уже зол на конунга.

И жаждет с ним схватки.

Фангер воскликнул тонким голосом, я видел, как его затрясло, распространяя по залу кисло-тошнотворный цвет резеды:

— Только этого недоставало! Они же разнесут весь дворец!

— Если бы только дворец, — пробормотал Иронгейт. — А вот город…

— Может быть, предложить ему выполнить какое-то поручение на противоположном краю Гандерсгейма? За большую награду. И еще пообещать почести, конечно.

Раберс буркнул:

— А нам это зачем?

— Он может погибнуть, — пояснил Фангер, — по дороге туда, может — на обратном! А еще наверняка погибнет там, на месте, если придумаем что-то невозможно трудное…

Я видел, как лица у всех посветлели, сам подумал, стоит ли браться, смотря что пообещают в награду, но Раберс устало махнул рукой и заявил раздраженно:

— Перестаньте! Такие люди все делают по-своему. Никаких поручений он брать от нас не восхочет.

— Почему? — спросил Фангер обиженно. Раберс фыркнул:

— Они ж гордые!

Ну, не настолько, мелькнула у меня мысль, смотря что предложили бы. Ну да ладно, они думают обо мне лучше, чем я о себе сам, так что постараюсь соответствовать народному мнению.

Самый пугливый из активных заговорщиков, Фангер, пропищал тонким голосом:

— Как собрание думает, десятник все-таки ввяжется в противостояниие с конунгом?

Иронгейт пожал плечами.

— Кто знает. Варвары непредсказуемы. Им резоны не указ, они прислушиваются к внутреннему голосу чести. Что тот скажет, то и делают. А мы хоть стой, хоть падай от того, что получается.

Раберсу, похоже, надоел разговор, что ушел в сторону, сказал нетерпеливо:

— В любом случае, это касается только этого безрассудного десятника и конунга. Оба степняки, оба считают себя великими героями, оба предпочитают решать сложные вопросы простыми ударами мечей. Вот пусть и решают.

Я чувствовал, собрание подходит к концу, скоро все хлынут к дверям и сомнут меня. Стражи так и не ощутили, когда я осторожно поднялся, затаив дыхание, и на цыпочках пробежал за угол, где в глубокой нише вышел из незримности и уже гордо-деловым шагом удалился.

Конечно же, никто не сомневается в исходе схватки конунга и десятника. Конунг не только умелый воин, но и умный, осторожный, предусмотрительный. А я, понятно, только умелый…