"Валерий Гусев. Если бы у меня было много денег ("Давите их, давите" #1) " - читать интересную книгу автора

этого тоже, - кивнул на опасливо отстранившегося бугая с завязанной
головой. - А знамя вам не дам. На нем - священная кровь моего народа...
Я предложил Полковнику переночевать у нас, он отказался ("Поручик
затоскует"), и поздним вечером мы поехали в Васильки.
- Ничего не понимаю, - ворчал в дороге Полковник. Он был чуть под
хмельком ("сто граммов фронтовых с однополчанами"). - Был культ личности -
стал культ двуличности. Коммунисты стали красно-коричневыми бандитами. Герои
Труда и Союза - предателями. Фронтовики - завоевателями. Немецкий фашист -
другом, памятники ему на нашей земле, что он кровью нашей залил, ставить
собираются. Кто был предан, тот предал. Ничего не понимаю! Ненавижу трусость
и предательство. Я против них. Они, вцепившись в алое знамя, перли все выше
и выше, пробиваясь наверх, где помягче кресло для их ненасытных задниц. А
потом вытирали об это знамя ноги, плевали на него. На партию, на Родину,
которые подняли их из дерьма и вознесли себе на погибель. Никак не могу
разобраться. - Долго молчал, уставясь твердым взглядом в пятна света,
бегущие по асфальту, и вдруг: - А чего тут разбираться? Некогда разбираться:
враг уже не на пороге, а в дому. Тут скорее дубину в руки и не спрашивай:
кто да зачем? - круши покрепче супостата. А то поздно будет...
- Что вы там натворили? - спросил я, чтобы знать, как ему можно помочь.
- Знамя отстоял, - гордо отрубил Полковник.
Из его рассказа я понял, что на Поклонкой горе собрались в основном
демократы и примкнувшие к ним ветераны под власовскими флагами. Пришел и
Полковник со своими, с нашими. Их недружелюбно окружили, стали оскорблять -
как обычно. Кто-то попытался вырвать из рук Полковника красный флаг. Мог ли
он такое стерпеть, если под этим флагом прошел всю войну, склонял его над
павшими друзьями, водружал на рейхстаг...
- Ахнул я его древком прямо в лоб. Менты твои налетели, оттеснили - и в
"воронок". По шее насовали. Но не много, не от души - для формы. Но знамя я
не отдал. И не отдам никогда. Пока жив...
Полковник вдруг встал, держась одной рукой за ветровое стекло, и
выхватил флаг из-за пазухи. Он с треском развернулся под напором ветра и
затрепетал над нами.
Так мы и мчались в ночи - под красным знаменем и под боевую песню
Полковника.

По приезде он пригласил меня к себе. Мы выпили за Победу, за павших во
имя ее воинов. Полковник ругал ментов, не забывая всякий раз исключать меня
из их числа. Потом вдруг свернул застолье словами:
- Вот когда ты уйдешь из своего гадючника, тогда мы с тобой закатим
банкет. Труню позовем, она нам споет русские песни. Я тебе фронтовые
фотографии покажу... А сейчас уходи - тошно мне. Душа оплевана. Один побуду,
с Поручиком...
Он сильно сдал после побоища на Ленинском проспекте, а вернувшись в
октябре от Белого дома, закрылся на несколько дней. Не впускал даже Груню.
Наконец я выбил дверь и вошел к нему.
Полковник - небритый, в несвежей рубашке - сидел за столом, уронив
седую голову на руки, и плакал. Молча, тихо, страшно. По его омертвевшему
лицу текли слезы и падали в грязную тарелку.
Поручик каменно застыл в углу с распахнутыми от ужаса глазами.
Я положил Полковнику руку на плечо. Похоже, он узнал меня.