"Валерий Гусев. Если бы у меня было много денег ("Давите их, давите" #1) " - читать интересную книгу автора

лап местной милиции, которая хорошо "знала, кого брать". Еще бы, красный
ветеран с коричневым нутром...
Когда я приехал вступать во владение наследством, что-то вдруг дрогнуло
и шевельнулось в моей черствой милицейской душе, в которой давно уже не было
места нежности и лирике. Чем-то все это меня тронуло: одинокий старый дом,
крутом болота - где-то с голыми кочками, где-то заросшие густым кустарником,
непроходимые, с тайными тропами, известными мне с детских лет, когда я
проводил беззаботные каникулы у тетушки. Справа от болот - колхозное поле,
заросшее васильками, заброшенное. Бурт сгнившей картошки, заложенный,
видимо, еще в цветущие годы застоя. На краю поля, как памятник погибшему
колхозу, застывший навсегда трактор, который пытались приспособить для своих
гнезд непутаные грачи... Какая-то грусть, какие-то воспоминания, какие-то
(уж совсем не к селу!) надежды...
Чуть дальше, на ровном пригорке, в кругу высоких берез и лип стояла
церковь. Каждым воскресным утром на колокольню взбирался звонарь - бывший
председатель колхоза. Но прежде чем доносился первый стонущий звук колокола,
над церковью взметались черным взрывом тучи галок. И затем в свежем утреннем
воздухе, перекрывая их заполошный грай, торжественно плыл над землей
тягучий, спокойный и густой звон. Он растекался над всем простором,
заброшенным полем и затихшей в постоянной беде деревенькой, над болотами,
где мы играли с Костиком в индейцев, над огородиком, где мы копали и пекли с
ним картошку... Все дальше и дальше, к самому, казалось, небу, в самую
душу...
Я бездумно, с какой-то пустой душой сидел за столом в любимом с
детства, но забытом доме и почему-то с тревогой и грустью думал о том, что
перехожу еще какой-то рубеж; какое-то предчувствие говорило мне, что этому
дому недолго теперь оставаться мирным и спокойным, что не быть ему моим
тихим и надежным пристанищем, где можно в перерывах между схватками
зализывать раны и чистить оружие для новых боев; напротив, мне думалось, что
здесь я приму и свой последний бой... Ерунда, конечно, глупость. Скорее все
это оттого, что я переживал осложнения на работе, Яна что-то тоже стала
взбрыкивать чаще прежнего, начались трудности с Костиком. А здесь выпала
минута подумать - вот и навалилось все.
Так или иначе - на душе было скверно...
И тут на крыльце раздался решительный голос:
- Открываю дверь ногой, потому что руки у меня заняты, - и вслед за тем
последовал не менее решительный удар в дверь.
Действительно, руки Полковника были заняты - в одной он держал горлышка
бутылок, в другой тазик с зеленью.
- Полковник Иванов, - представился он, щелкнув каблуками сапог. - Ваш
единственный сосед. Явился выразить искреннее сочувствие вашему горю и
засвидетельствовать свое почтение новому владельцу усадьбы...
К этому времени Полковник перепрофилировал свое хозяйство, оставляя
зелень только на закуску и изготавливая только один вид продукции, но в
широчайшем ассортименте - изумительное самодельное вино из клубники, вишни,
смородины, крыжовника, ежевики и клюквы, которую собирал на болотах.
Полковник пришел очень кстати. Мы славно посидели в тот вечер. Точнее -
до утра. Полковник знал, как успокоить душу, не навязывая свои утешения, и
вел себя по-мужски - открывал одну за другой бутылки с самодельными
этикетками, на которых в левом верхнем углу стояла загадочная пометка -