"Наталья Гвелесиани. Дерево и соло (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

же - не близким и не далеким... И виноват был в конечном итоге сквозняк -
это отразилось в прощальной учтивой улыбке хозяина. Да, я, - это известно
лишь мне. И еще я знаю, что в дом ворвалось дыханье улицы, и ветер
нестройной доброжелательности перевернет там все вверх дном. Но осколки в
сумерках - наместники звезд на Земле. Узнавший про это последует дальше
разутым.
Не помню, куда понесли меня ноги. Тревога и радость стали слишком
размашистыми, чтобы я мог ощущать направление. Если бы не наросты грязи на
обуви, я шел бы и шел налегке за нырнувшим в ночь городом, шарахаясь от
псов, уснувших в его переулках, прислушиваясь к уходу голосов и шагов, уже
наполовину не будничных. Их было все меньше - чужих голосов. И страх за
Дерево немного отпустил меня.
Я вынул саженец из пакета, который бережно держал до того у сердца. Таким
несносным было мое сердце в своем неритмичном биении, что рука с пакетом
во всю дорогу отстранялась от грудной клетки, другая же рука - прикрывала
саженец полой куртки, не касаясь его. Теперь, умерив себя, я наконец
разглядел в свете уличного фонаря колеблющийся в руках неплотный
зеленоватый ствол обхватом в большой палец, изгибистые ветки со множеством
сочных, мясистых листьев, спутанный широкий корень, сильно усеченный
привыкапывании. Ничего особенного не было в этомрастении - при
скрупулезном рассматривании. Однако я знал, что если не сохраню его, то
сердце мое высохнет и кто-то, может быть, еще не знакомый, умрет - умрет
наверняка. Две эти вещи - состояние моего сердца и чья-то жизнь - были не
связаны между собой, но Дерево умело находить связи там, где их нет, и
решало все.
По монотонному пению старомодного саксофона - пению словно с кашлем и
хрипотцой, - я определил, что поблизости рыночная площадь, и вновь
поместив растение в пакет, поспешил туда, чтобы подыскать какую-нибудь
жестяную емкость. Деревце должно было где-то временно переждать, пока я не
куплю однажды у безвестного ваятеля подходящий сосуд - единственно
возможный для такого случая.
Пенсионер-саксафонист, подвизавшийся нищенствовать близ рынка, тоже
решил, как видно, переждать ночь, и озвучивал как мог ее фрагменты. Я тоже
был для него фрагментом, частью прозрачной, сквозящей материи, из которой
состояло, мерцая насквозь, абсолютно все: даже кружка у его ног,
скрещенных на войлочной подстилке, даже накинутый на плечи ватник, даже
сосуд от соевого масла, что свалился поодаль на бок. В действительности
сосуд был прямоугольной жестяной банкой, столь же покореженной и
прокопченной, как и обеденные принадлежности музыканта.
На одном из прилавков забыли ухоженное пластмассовое ведерко, которое
тоже опрокинулось и вывалило два яблока, подернутых ржавчиной гнили. Земля
кругом была изрыта, в холодных комьях затерялся гравий, проход между
торговыми рядами образовывал настил из голых веток. Подумалось: "Здесь был
сад, полегший нынче в ведра ". Запрыгала, дробясь, красноватая луна. Ни
одной звездочки не стало на небе - оттуда дохнуло сыростью. А вскоре не
стало и луны. Гигантская туча, похожая на черную руку с растопыренными
пальцами, зависла над затылком - рука с серебристо-кровавыми венами. Пять
узловатых пальцев указывали пять направлений, в которые можно или нужно
было бежать. Пока я медлил, пальцы отделились от руки и уплыли в свои
направления, беспалая же квадратная ладонь впечаталась в лунный диск.