"Наталья Гвелесиани. Дерево и соло (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

Потом уплыла и ладонь, и все смешалось в кроваво-серебристом свете.
Саксофонист все потягивал в ладовом стиле хриплую, грустную,
приторно-спокойную мелодию. Казалось, ему нет дела до разорванности мира,
до его удручающей пустоты. Не будь у меня саженца, который я бережно
держал на весу, возясь у банки из-под соевого масла, чтобы набить ее
землей, совсем другая мелодия прорезала бы всю эту зыбкость, иные звуки-
дерзкие, саркастические - исцарапали бы ледяную сердцевину мира, брошенную
нам, как кость собакам, где бы ни была она зарыта. Я бы уж дотянулся до
горла саксофона! Но необъяснимая уверенность в необходимости своих
действий заставляла меня пританцовывать у жестяной банки, не выпуская из
рук укутанный саженец, и выкркшенная желтой краской емкость с волнисто
покореженными боками была как замершее пламя костра - костер не гас от
земли, которую я подкидывал. С той землей я почему-то смешал вещи
ненужные, а то и опасные, отчего все мои старания стали попросту дикими. Я
наполнил жестянку древесным пеплом, гравием, растоптанной головкой
гвоздики, вынутой из мусорной кучи, куском обгоревшей резины, обрывком
фотопленки и множеством, великим множеством стеклянных осколков, истертых,
проавда, до пыли. В эту массу я и поместил саженец, заложив его корни
самым причудливым материалом. И тогда костер в моем воображении потух, и
возникло Дерево.
Все разом успокоилось и пришло в стройность. Нестарое еще, тихое какое-то
лицо саксофониста прояснилось для меня. С немыслимой тоской, разящей
только его сердце и поэтому ничего не бередящей снаружи, пел он
бессловесное, мудрое заклинание сердцевине мира, что таилась, подобно
змее, и в сумраке ночи, и в сиянии дня. Человек этот был такой же, как и
я, только больше меня, лучше меня, потому что во взгляде его не теплился
намек на надежду. Свет от горящей покрышки обагрял его белые усы, под
которыми, возможно, не было губ. Чем я мог отплатить ему за спасительную
игру? Чем из того, чего бы не было у него самого?
Натужно оторвав от земли банку с Деревом, я подбрел к музыканту
полукругом и, опустившись на корточки, поставил ее на свое левое колено.
Тепло костра, образованного в покрышке, пронизывая, расслабило нас обоих,
сделало сентиментальными и беспомощными. Что-то примешалось к музыке и
растревожило вселенскую кобру. Я ощутил ее трепет в своем позвоночнике. Но
что бы ни случилось со мной в следующую минуту, я должен был сделать
музыканту подарок - как себе самому, и даже лучше, чем себе.
Колено с растением в банке приблизилось вплотную к скрещенным ногам,
слабо держащим сидящего человека на преющем войлоке. Нет ничего слаще, чем
подарить ему Дерево, - так мне подумалось в эту минуту. Но уже через
мгновение свободная моя рука импульсивно припала к бутылочным осколкам в
углу подстилки. Я сжал их до боли, до ран, после чего протянул музыканту
ладонь в капельках крови, и он удивленно, бережно обхватил ее у запястья.
Безбольно нажав, он долго не выпускал мою руку, куда переливалась без
стука нараставшая сердечность. А после я не простившись ушел, решив, что
отправлюсь туда, куда смогу донести Дерево - со всеми килограммами, что
приросли к его корню за прошедшую ночь.
Как ни странно, место, к которому я добрался, оказалось моей остановкой,
и провода уж вздрагивали, предвещая приближение первого троллейбуса.
У подъезда, куда он доставил меня сквозь седеющюю мглу, взъерошенную
тонкой, разборчивой сутолодкой, я точным, выверенным движением извлек